Ещё чуть-чуть, ещё в пуху зарыться,

      кошачий бок поднять, собачий нос уткнуть

      и заварить свой рай на кукурузных рыльцах,

      цедить сквозь полотно, смотреть сквозь эту муть.

      Торжественная взвесь, застывшая, как блёстки,

      не воздух, а волна заходит в чистый сад.

      Сейчас вот-вот проснусь проекцией на плоскость

      и соскользну назад.

      Здесь хорошо, в белёсом тёплом дыме,

      под пеною мостов и руки распластав.

      Пока из глубины нас небо не подымет,

      обмётаны халвой счастливые уста.

      Кошмар и благодать сопутствуют свет свету.

      Деревья – это тушь, минуты – это ртуть.

      Сейчас я перейду на два деленья лета

      и плотность обрету.

      Ещё продлись на три четвёртых ноты,

      пока меня волна подносит к потолку…

      Один огромный вдох, один глоток зевоты

      на систоле, а там… Наружу… Не могу.

      Не поднимай меня, ну, потерпи немного,

      не отдавай другим, переключив режим.

      Сейчас я обниму зарёванного Бога,

      пока ещё лежим.

      Детство в азарте идёт по зелёной миле.

      Странные птицы, поющие «текели-ли»,

      низко летят, прикрываешь рукой затылок.

      Солнце легло в торосы и в них застыло.

      Всякий кулик поминает свои Кулички.

      Где Апокалипсис прочно вошёл в привычку,

      нет метафизики – сами чернее Вия.

      В космос уходит библейская Ниневия.

      Самое время уста зашивать хулящим:

      те, кому страшно в нынешнем настоящем,

      не причастятся следующей печали.

      Нам ещё столько жуткого обещали!

      О, час очешуительных историй

      развесит плавники, раскроет жабры,

      махнёт хвостом и разопьёт заначку,

      а утром печень будет мучить стыд

      за выметенный