Словно вымокшую кошку,

      согреваю на груди

      ту серебряную ложку.

      Лучше бы не находил,

      не терзался воровато:

      совершил ли я грабёж –

      этой ложке нет возврата,

      и своей не назовёшь.

      Я живу, простоволосый,

      неухожен и небрит.

      Даже в печь её не бросить:

      не сгорает, а горит.

      Горькое ядрышко сентября.

      Августа мякоть.

      Я призываю весь дождь на себя.

      Чтобы заплакать.

      Если по кодексу недопустим

      выброс желёзный,

      я буду вынужден, небо, прости,

      жить несерьёзно.

      Рубище пастыря, гонор шута,

      ярость озимых –

      из паутины со дна решета

      в невыносимость.

      Нет особых времён, время – плоский и гибкий огонь,

      обернувший собой ноздреватую ёмкость потери,