Безличное

      ты впол

      оборота – мел

      локтя: жёлтый:

      освещенные склоны

      холмов – мучное

      солнце (соломенный ноль) кладёт

      желток набок: втирается

      беседой к нам – колосьям: поле

      нагнувшись, – крошится магнитуда,

      когда полюс лёг

      на другой, коснувшись его

      острия своим, как

      остров уходит под воду, пока мы

      спим незаметно

      в смысловых воронках с изнанки

      фразеологизмов, в углублениях

      стен, но вероятнее в лезвии

      дыма, рассекающим поток

      света на две стороны

      ночи (в правой – фабула

      книги, в левой – слово),

      пока лучевая ткань ниспадает

      с любых утверждений, оголяя их

      зольные груды, на хрупкую экзистенцию,

      беспрепятственно просачиваясь сквозь

      неё, в который мы паром

      под потолком, нагретым

      от встречи двух

      точек в уколе, забытые

      сутью, не замечаем как

      остров не существует,

      где мы хранили наши оболочки,

      кору старых масок,

      исписанные тетради, модели

      сломанных миров, засушенный дождь, память

      не по размеру, ржавые скелеты

      облаков, чучело,

      собранное из сорняков и останков

      животных, что мы представляли, слушая

      в детстве истории путешественников

      (шариковые вергилии, whose

      routеs are чернильные

      всплески, вели в долины of In(k)can —

      в способность письма выводить

      за первую букву любого знания – letter k,

      когда нам становится ясно, что

      knowledge – лишь ledge of now – край,

      планка, рудное тело «сейчас», в вывихе

      (зеркала) которого угадывается

      девятка – лицо, распылённое

      в древних текстах, в спазматическом

      струении горной гряды, в умножении

      материи на себя: сумма

      молекул которой равна

      количеству морщин

      (трещин) на числе)

      по девяти небесам

      (знал ли Данте о них,

      раскручивая спираль (натягивая

      пружину) своего ада; мы

      вернулись в ледяные дома, и мёд,

      разлитый когда-то по стенам, стал

      копотью); чучело, что мы установили

      в месте,

      где поле, ты – полулёжа – смотришь

      в открытую рамку осени, вскользь разворота

      книги, дороги, меня – на отголосок стона,

      услышанного тобой в звоне стекла