В трамвае, набитом битком,

      Средь двух гимназисток, бочком,

      Сижу в настроенье прекрасном.

      Панама сползает на лоб.

      Я – адски пленительный сноб,

      В накидке и в галстуке красном.

      Пассаж не спеша осмотрев,

      Вхожу к «Доминику», как лев,

      Пью портер, малагу и виски.

      По карте, с достоинством ем

      Сосиски в томате и крем,

      Пулярдку и снова сосиски.

      Раздуло утробу копной…

      Сановный швейцар предо мной

      Толкает бесшумные двери.

      Умаявшись, сыт и сонлив,

      И руки в штаны заложив,

      Сижу в Александровском сквере.

      Где б вечер сегодня убить?

      В «Аквариум», что ли, сходить?

      Иль, может быть, к Мери слетаю?

      В раздумье на мамок смотрю,

      Вздыхаю, зеваю, курю

      И «Новое время» читаю…

      Шварц, Персия, Турция… Чушь!

      Разносчик! Десяточек груш…

      Какие прекрасные грушки!

      А завтра в двенадцать часов

      На службу явиться готов,

      Чертить на листах завитушки.

      Однако: без четверти шесть.

      Пойду-ка к «Медведю» поесть,

      А после – за галстуком к Кнопу.

      Ну как в Петербурге не жить?

      Ну как Петербург не любить

      Как русский намек на Европу?

      На дачной скрипучей веранде

      Весь вечер царит оживленье.

      К глазастой художнице Ванде

      Случайно сползлись в воскресенье

      Провизор, курсистка, певица,

      Писатель, дантист и девица.

      «Хотите вина иль печенья?» —

      Спросила писателя Ванда,

      Подумав в жестоком смущенье:

      «Налезла огромная банда!

      Пожалуй, на столько баранов

      Не хватит ножей и стаканов».

      Курсистка упорно жевала.

      Косясь на остатки от торта,

      Решила спокойно и вяло:

      «Буржуйка последнего сорта».

      Девица с азартом макаки

      Смотрела писателю в баки.

      Писатель, за дверью на полке

      Не видя своих сочинений,

      Подумал привычно и колко:

      «Отсталость!» И стал в отдаленье,

      Засунувши гордые руки

      В триковые стильные брюки.

      Провизор, влюбленный и потный,

      Исследовал шею хозяйки,

      Мечтая в истоме дремотной:

      «Ей-богу, совсем как из лайки!..

      О, если б немножко потрогать!»

      И вилкою чистил свой ноготь.

      Певица пускала рулады

      Всё реже, и реже, и реже.

      Потом, покраснев от досады,

      Замолкла: «Не просят! Невежи…

      Мещане без вкуса и чувства!

      Для них ли святое искусство?»

      Наелись. Спустились с веранды

      К измученной пыльной сирени.

      В глазах