Дамы в шляпках «кэк-уоках».

      Холодок публичных глаз,

      Лица в складках и отеках,

      Трены, перья, ленты, газ.

      В незначительных намеках —

      Штемпеля готовых фраз.

      Кисло-сладкие мужчины,

      Знаменитости без лиц,

      Строят знающие мины,

      С видом слушающих птиц

      Шевелюры клонят ниц

      И исследуют причины.

      На стенах упорный труд —

      Вдохновенье и бездарность…

      Пусть же мудрый и верблюд

      Совершают строгий суд:

      Отрицанье, благодарность

      Или звонкий словоблуд…

      Умирающий больной.

      Фиолетовые свиньи.

      Стая галок над копной.

      Блюдо раков. Пьяный Ной.

      Бюст молочницы Аксиньи,

      И кобыла под сосной.

      Вдохновенное Nocturno,

      Рядом рыжий пиджачок,

      Растопыренный над урной…

      Дама смотрит в кулачок

      И рассеянным: «Недурно!» —

      Налепляет ярлычок.

      Да? Недурно? Что – Nocturno?

      Иль яичница-пиджак?

      Генерал вздыхает бурно

      И уводит даму. Так…

      А сосед глядит в кулак

      И ругается цензурно…

      У двух проституток сидят гимназисты:

      Дудиленко, Барсов и Блок.

      На Маше – персидская шаль и монисто,

      На Даше – боа и платок.

      Оплыли железнодорожные свечи.

      Увлекшись азартным банчком,

      Склоненные головы, шеи и плечи

      Следят за чужим пятачком.

      Играют без шулерства. Хочется люто

      Порой игроку сплутовать.

      Да жутко! В миг с хохотом бедного плута

      Засунут силком под кровать.

      Лежи, как в берлоге, и с завистью острой

      Следи за игрой и вздыхай, —

      А там на заманчивой скатерти пестрой

      Баранки, и карты, и чай…

      Темнеют уютными складками платья.

      Две девичьих русых косы.

      Как будто без взрослых здесь сестры и братья

      В тиши коротают часы.

      Да только по стенкам висят офицеры…

      Не много ли их для сестер?

      На смятой подушке бутылка мадеры,

      И страшно