Пойдем, пойдем. Побойся Бога.

      Довольно мы поблатовали.

      Мы с понтом дела слишком много

      взрывали, воровали, врали

      и веровали… Хва, Сережа.

      Хорош базарить, делай ноги.

      Харэ бузить и корчить рожи.

      Побойся, в самом деле, Бога.

      Давай, давай! Не хлюпай носом,

      не прибедняйся, ексель-моксель!

      Без мазы мы под жертвы косим.

      Мы в той же луже, мы подмокли.

      Мы сами напрудили лужу

      со страху, сдуру и с устатку.

      И в этой жиже, в этой стуже

      мы растворились без остатка.

      Мы сами заблевали тамбур.

      И вот нас гонят, нас выводят.

      Приехали, Сережа. Амба.

      Стоим у гробового входа.

      На посошок плесни в стаканчик.

      Манатки вытряхни из шкапа.

      Клади в фанерный чемоданчик

      клифт и велюровую шляпу,

      и дембельский альбом, и мишку

      из плюша с латками из ситца,

      и сберегательную книжку,

      где с гулькин нос рублей хранится,

      ракушку с надписью «На память

      о самом синем Черном море»,

      с кружком бордовым от «Агдама»

      роман «Прощание с Матерой».

      А со стены сними портретик

      Есенина среди березок,

      цветные фотки наших деток

      и грамоту за сдачу кросса,

      и «Неизвестную» Крамского,

      чеканку, купленную в Сочи…

      Лет семьдесят под этим кровом

      прокантовались мы, дружочек.

      Прощайте, годы безвременщины,

      Шульженко, Лещенко, Черненко,

      салатик из тресковой печени

      и летка-енка, летка-енка…

      Присядем на дорожку, зема.

      И помолчим… Ну все, поднялись.

      Прощай, сто первый наш кило́метр,

      где пили мы и похмелялись.

      И мы уходим, мы уходим

      неловко как-то, несуразно,

      скуля и огрызаясь грозно,

      бессмысленно и безобразно…

      Но стоп-машина! Это слишком!

      Да, мы действительно отсюда,

      мы в этот класс неслись вприпрыжку,

      из этой хавали посуды,

      да, мы топтали эту зону,

      мы эти шмотки надевали,

      вот эти самые гандоны

      мы в час свиданья разорвали,

      мы все баклуши перебили,

      мы всё в бирюльки проиграли…

      Кондуктор, не спеши, мудила,

      притормози лаптею, фраер!

      Ведь там, под габардином, все же,

      там, под бостоном и ватином,

      сердца у нас – скажи, Сережа, –

      хранили преданность Святыням!

      Ведь мы же как-никак питомцы

      с тобой не только Общепита,

      мы ж, ексель-моксель, дети солнца,

      ведь с нами музы и хариты,

      Феб светозарный, песнь Орфея –

      они нас воспитали тоже!

      И не теряясь, не робея,

      мы в новый день