Болеешь, а мне на работу,

      но мы почему-то не спим,

      а, взяв бесконечную ноту

      молчания, долго молчим,

      уставясь на метаморфозы

      вещей в полумраке жилья…

      И слышно, как падают слезы

      с невыкрученного белья.

      Я не могу вместить, я не могу понять,

      как это может быть? Такому не бывать!

      Через минуту, год, ну ладно, много лет

      наступит миг – и вот меня на свете нет.

      Зачем же был тогда продутый детский двор?

      Деревья иногда нашептывали вздор?

      Качеля на одной заржавленной петле

      по вечерам со мной скрипела во дворе?

      Зачем поверх пальто завязывали шарф?

      На Первомае – о! – накачивали шар?

      И как бы невзначай выскальзывала нить,

      и шар летел – прощай! – нет, не остановить…

      И он летел, и я летал из-за того,

      что целая семья любила одного…

      Так для чего, зачем? Я не пойму, к чему

      я переполнен всем и все-таки умру?

      Рабочая общага…

      Считая по прямой,

      всего четыре шага

      до скучной проходной.

      Четыре – на женитьбу.

      Четыре – на развод.

      Четыре – на могилу.

      Четыре – на роддом.

      И я на этих самых

      проклятых четырех

      играл в житейских драмах

      и чуть ли не подох.

      А как-то раз во вторник

      с немыслимой тоской

      глядел на этот дворик

      общажно-заводской.

      На пресную ограду.

      На пресные цветы.

      И ощущал прохладу

      вечерней пустоты.

      Где два советских футболиста

      бьют в осыпающийся мяч,

      ты зонтик выщелкнула быстро:

      «Не плачь».

      Дождь начинался, а романчик

      кончался прямо на бегу.

      Я был тогда зеленый мальчик

      и описать вам не смогу

      всю бесконечность катастрофы,

      мне это сделать нелегко —

      с трудом классические строфы

      вмещают пафос ар-деко…

      Все это нервы, нервы, нервы,

      но никого уже потом

      я не любил сильнее стервы

      с темно-сиреневым зонтом.

      Желтизна фонарей. Снегопад, снегопад, снегопад…

      Постою у дверей – и назад, и назад, и назад.

      А за дверью она или друг, или черт знает кто…

      Положа руку на сердце, бьющееся под пальто,

      не хотелось войти никогда, никогда, никогда,

      а хотелось уйти навсегда, навсегда, навсегда

      в одиночество и… в одиночество, помня одно:

      что в пророке, увы, не бывает отечества, но,

      сколько помню себя, никогда