Вечерний день. Михаил Климман
Читать онлайн книгу.
дед мертв и пытается говорить с ней уже из могилы».
страница 148 – «Мона Лиза так загадочно улыбается нам. Будто знает нечто особенное, недоступное больше никому».
«Комментарий: А вот здесь непонятно, нужна сама Мона Лиза или нет. Во всяком случае, слово „Мона“ стояло выше отмеченной строки».
страница 160 – «Здесь точно должно что-то быть».
страница 164 – «Драгоценная тайна потеряна навсегда».
страница 172 – «Мне снится сон, – сказала себе Софи. – Сон. Только во сне можно увидеть такое».
«Комментарий: И здесь Софи можно выкинуть».
страница 175 – «И еще дед сказал мне, что ключ открывает шкатулку, где он хранит много разных секретов».
страница 195 – «Секретные документы остаются предметом постоянных спекуляций и поисков по сей день».
страница 198 – «Скажите, есть ли у вас хоть какие-то надежные доказательства, подтверждающие эту версию?»
страница 206 – «Люди обожают все таинственное».
страница 242 – «Информацией, содержавшейся в криптексе, мог воспользоваться лишь человек, знавший пароль доступа».
Владимир Павлович поставил себе чайку, просмотрел листок и понял, что трудился не зря. Кое-что становилось понятным уже сейчас. Ясно, например, как Божий день, что речь идет о какой-то тайне. Причем человек относился к этой тайне с некоторой меланхолией и грустью. И он умудрился выискать в бодром разухабистом романе фразы, отвечавшие его душевному настрою. Это была третья, неучтенная Палычем возможность пометок на полях, когда текст отражал не мысли, а чувства читавшего.
Что еще можно было извлечь из всего этого? Похоже, что тайна имела какое-то отношение к Андорре, и это, на данный момент, была единственная конкретность, которую можно было извлечь из пометок. Может быть, еще слово «дед» имело под собой реальную подоплеку.
Платонов допил чай и направился опять к столу, чтобы продолжить работу, когда зазвонил телефон. Это был Плющ:
– Что решил, Палыч, с боксиком? – спросил он.
У этого молодого (для Владимира Павловича) дилера была дурацкая манера называть вещи английскими словами, приделывая к ним русские уменьшительные суффиксы. Платонова это безумно раздражало, но у Плюща был хоть какой-то вкус, нет, скорее, нюх на хорошие вещи, к тому же он был честен, поэтому приходилось терпеть такого помощника.
– Сколько раз тебе говорить, Виктор, – Палыч сам себя ощущал старым брюзгой, но ничего не мог с собой поделать, – чтобы ты разговаривал нормальным, человеческим языком. Шкатулку я оставлю себе.
У них был уговор: если вещь идет в продажу, доход пополам. А если кто-то хочет оставить предмет себе…
– Сколько пролетариату полагается? – безразличным голосом спросил Плющ.
Он всегда нуждался в деньгах и предпочитал получать свою долю, хоть и меньшую, но сразу.
Платонов прикинул: здесь такую шкатулку можно продать где-то за пятерку, уплачена – тысяча. Если в долгую, заработок – по две на нос.
– Килограмм устроит? – спросил он.
– Вполне, – в голосе Плюща слышалось теперь почти ликование,