Войско вижу на небе красное…

      Любимый, а жизнь все равно прекрасная.

      Колышутся копья, стяги багряные…

      Любимый, а жизнь наша – эх, окаянная…

      Вздымают кулаки хоругви малиновые…

      Любимый, а жизнь наша – долгая, длинная…

      А впереди войска – человек бородатый, крылья алые…

      Любимый, а жизнь-то наша – птаха зимняя, малая…

      А войско грозно дышит, идет, и строй его тесней смыкается!…

      Любимый, всяк человек со своей судьбою свыкается…

      А войско красное – глянь! – уж полнеба заняло!…

      Любимый, я боюсь, ох, страшное зарево…

      А и все небо уж захлестнуло войско багровое!… —

      Любимый, оберни ко мне лицо суровое,

      И я обниму тебя яростно, и поцелую неистово, —

      Не бойся, в поцелуй-то они не выстрелят!…

      Вот она и вся жизнь наша, битая, гнутая, солганная, несчастная,

      Любовная, разлучная, холодная, голодная, все равно прекрасная.

      И мы с тобою стоим под пулями в красном объятии, —

      Любимый, а жизнь-то наша, зри: и объятие, и Распятие.

      Обвивает мне лоб мелкий пот.

      Я в кольце гулких торжищ – жива.

      И ребенок, кривя нежный рот,

      Повторяет мои слова.

      Я молчу, придвигая уста

      То к посуде, то к мерзлым замкам,

      То к ладони, где в форме креста —

      Жизнь моя: плач по ветхим векам.

      Я молчу. Грубо мясо рублю.

      На доске – ледяные куски.

      Накормлю! – это значит: люблю.

      Чад венчает немые виски.

      И, когда я на воздух бегу,

      Чтоб в железных повозках – одной,

      О, одной бы побыть!… – не могу

      Говорить – и с самою собой.

      Правда серых пальто, бедных лиц,

      Ярких глаз, да несмахнутых слез!

      В гуще бешенейшей из столиц

      Я молюсь, чтобы ветер унес

      Глотки спазм – а оставил мне крик,

      Первородный, жестокий, живой,

      Речь на площади, яростный рык

      И надгробный отверженный вой,

      И торжественный, словно закон,

      И простой, будто хлеб с молоком,

      Глас один – стоголосый мой хор —

      Под ключицею,

      Под языком.

      Ветер-нож, разрежь лимон лица!

      Слезный капнет сок…

      До конца, до смертного венца –

      Черный свод высок.

      И когда спускаюсь в переход,

      Под землей бреду,

      Пулей посылает черный свод

      Белую звезду

      прямо под ребро…

      Белые копья снегов в одичалую грудь

      Навылет летят.

      Льдом обрастает, как мохом, мой каторжный путь!

      Стоит мой звенящий наряд

      Колом во рдяных морозах! Хозяин собак

      Не выгонит, пьян, —

      Я же