Эх, тьма, и синий свет, и гарь, испанский перестук

      Колес, и бисеринки слез, и банный запах рук!…

      И тамбур куревом забит, и зубом золотым

      Мерцает – мужики-медведи пьют тягучий дым…

      А я сижу на боковой, как в бане на полке.

      И чай в одной моей руке, сухарь – в другой руке.

      И в завитсках табачных струй из тамбура идут

      Два мужика бритоголовых – в сирый мой закут.

      От их тяжелых бритых лбов идет острожный свет.

      Мне страшно. Зажимаю я улыбку, как кастет.

      Расческой сломанных зубов мне щерится один.

      Другой – глазами зырк да зырк – вдоль связанных корзин.

      Я с ними ем один сухарь. Родную речь делю.

      Под ватниками я сердца их детские – люблю.

      Как из-за пазухи один вдруг книжищу рванет!…

      – Купи, не пожалеешь!… Крокодилий переплет!…

      Отдам всего за пятерик!… С ней ни крестить, ни жить,

      А позарез за воротник нам треба заложить!…

      Обугленную книгу я раскрыла наугад.

      И закричала жизнь моя, повторена стократ,

      С листов, изъеденных жучком, – засохли кровь и воск!… —

      С листов, усыпанных золой, сребром, горстями звезд…

      Горели под рукой моей Адамовы глаза,

      У Евы меж крутых грудей горела бирюза!

      И льва растерзывал Самсон, и плыл в Потопе плот,

      И шел на белый свет Исус головкою вперед!…

      – Хиба то Библия, чи шо?… – кивнул другой, утер

      Ладонью рот – и стал глядеть на снеговой костер.

      Сучили ветки. Города мыл грязные – буран.

      Глядели урки на меня, на мой пустой стакан.

      И я дала им пять рублей за Библию мою,

      За этот яркий снеговей у жизни на краю,

      За то, что мы едим и пьем и любим – только здесь,

      И что за здешним Бытием иное счастье есть.

      Ночная репетиция. Из рам

      Плывут портреты – медленные льдины.

      Орган стоит. Он – первобытный храм,

      Где камень, медь и дерево – едины.

      Прочь туфли. Как в пустыне – босиком,

      В коротком платье, чтобы видеть ноги,

      Я подхожу. Слепящим языком

      Огонь так лижет идолов убогих.

      Мне здесь разрешено всю ночь сидеть.

      Вахтерша протянула ключ от зала.

      И мне возможно в полный голос спеть

      То, что вчера я шепотом сказала.

      На