Розы ужасом примяты.

      На морозе речь охрипла.

      Игровые автоматы

      озверевшего калибра

      на канале Грибоедова

      сбили женщину навылет…

      Золотую беззаветную

      веру хорони, Россия!

      Власть уходит к гробоведам.

      В себе Господа мы предали, —

      автоматы игровые.

      Зачерпывая стропами,

      повсюду не из праздности

      на вкус я небо пробую,

      небо – разное.

      Турецкое – с сурепкою,

      испанское – опасное,

      немножко с мушкой шпанскою,

      над Волгой – самогонное,

      похоже на слезу.

      Цимлянское – мускатное.

      Кто, в прошлом музыканточка,

      задела неприкаянной

      душою по лицу?

      Зачем я небо пробую

      над тропкой психотропною?

      Чем ангел мне обмолвится?

      Вам не понять внизу.

      Владимирское – вешнее,

      что пахнет головешкою.

      Попробуешь – повесишься…

      Но я и так

      вишу.

      Иду по небу на парашюте.

      катапультируйтесь из нашей жути!

      Лишь тень оранжевая, скользима, —

      бросает корки от апельсина.

      Я ног не знаю, я рук не знаю.

      лишь рвут предплечья ремни-гужи —

      счастливый ужас парасознанья,

      абсолютной парадуши!

      ОТСТЕГНИТЕ ПРИBЯЗНЫЕ РЕМНИ!

      Иду минуту

      без парашюта

      элементарно, как до-ре-ми.

      Чайку подошвами не примни.

      Мне не ответил Пётр за дверьми.

      Как голуби мира, грязны мои кеды.

      Бонжур? Покедова!

      Я понял истину, живя все годы:

      где Кант, где Шеллинг, где дождик сеет —

      не может быть на земле свободы.

      Переходите на парасейлинг!

      Где наши семьи? и где «Дом Селенга»?

      Лишь свист осеннего парасейлинга.

      Внизу фигурка идёт по водам.

      А хочешь – по небу походи.

      Являйся небу, забудь заботы

      над морем утренним в бигуди…

      Какое