Я славлю скважины замочные.

      Клевещущему —

      исполать.

      Все репутации подмочены.

      Трещи,

      трехспальная кровать!

      У, сплетники! У, их рассказы!

      Люблю их царственные рты,

      их уши,

      точно унитазы,

      непогрешимы и чисты.

      И версии урчат отчаянно

      в лабораториях ушей,

      что кот на даче у Ошанина

      сожрал соседских голубей,

      что гражданина А в редиске

      накрыли с балериной Б…

      Я жил тогда в Новосибирске

      в блистанье сплетен о тебе.

      Как пулеметы, телефоны

      меня косили наповал.

      И точно тенор – анемоны,

      я анонимки получал.

      Междугородные звонили.

      Их голос, пахнущий ванилью,

      шептал, что ты опять дуришь,

      что твой поклонник толст и рыж.

      Что таешь, таешь льдышкой тонкой

      в пожатье пышущих ручищ…

      Я возвращался.

      На Волхонке

      лежали черные ручьи.

      И всё оказывалось шуткой,

      насквозь придуманной виной,

      и ты запахивала шубку

      и пахла снегом и весной.

      Так ложь становится гарантией

      твоей любви, твоей тоски…

      Орите, милые, горланьте!..

      Да здравствуют клеветники!

      Смакуйте! Дергайтесь от тика!

      Но почему так страшно тихо?

      Тебя не судят, не винят,

      и телефоны не звонят…

      Носы на солнце лупятся,

      как живопись на фресках.

      Долой Рафаэля!

      Да здравствует Рубенс!

      Фонтаны форели,

      цветастая грубость!

      Здесь праздники в будни,

      арбы и арбузы.

      Торговки – как бубны,

      в браслетах и бусах.

      Индиго индеек.

      Вино и хурма.

      Ты нынче без денег?

      Пей задарма!

      Да здравствуют бабы,

      торговки салатом,

      под стать баобабам

      в четыре обхвата!

      Базары – пожары.

      Здесь огненно, молодо

      пылают загаром

      не руки, а золото.

      В них отблески масел

      и вин золотых.

      Да