Бьют женщину. Блестит белок.

      В машине темень и жара.

      И бьются ноги в потолок,

      как белые прожектора!

      Бьют женщину. Так бьют рабынь.

      Она в заплаканной красе

      срывает ручку, как рубильник,

      выбрасываясь на шоссе!

      И взвизгивали тормоза.

      К ней подбегали, тормоша.

      И волочили, и лупили

      лицом по лугу и крапиве…

      Подонок, как он бил подробно,

      стиляга, Чайльд-Гарольд, битюг!

      Вонзался в дышащие ребра

      ботинок узкий, как утюг.

      О, упоенье оккупанта,

      изыски деревенщины…

      У поворота на Купавну

      бьют женщину.

      Бьют женщину. Веками бьют,

      бьют юность, бьет торжественно

      набата свадебного гуд,

      бьют женщину.

      А от жаровен на щеках

      горящие затрещины?

      Мещанство, быт – да еще как! —

      бьют женщину.

      Но чист ее высокий свет,

      отважный и божественный.

      Религий – нет, знамений – нет.

      Есть Женщина!..

      …Она, как озеро, лежала,

      стояли очи, как вода,

      и не ему принадлежала,

      как просека или звезда,

      и звезды по небу стучали,

      как дождь о черное стекло,

      и, скатываясь, остужали

      ее горячее чело.

      Свисаю с вагонной площадки,

      прощайте,

      прощай, мое лето,

      пора мне,

      на даче стучат топорами,

      мой дом забивают дощатый,

      прощайте.

      Леса мои сбросили кроны,

      пусты они и грустны,

      как ящик с аккордеона,

      а музыку – унесли,

      мы – люди,

      мы тоже порожни,

      уходим мы, так уж положено,

      из стен, матерей и из женщин,

      и этот порядок извечен,

      прощай, моя мама,

      у окон

      ты станешь прозрачно, как кокон,

      наверно, умаялась за день,

      присядем,

      друзья и враги, бывайте,

      гуд бай,

      из меня сейчас

      со свистом вы выбегаете,

      и я ухожу из вас,

      о родина, попрощаемся,

      буду звезда, ветла,

      не плачу, не попрошайка,

      спасибо, жизнь, что была.

      На стрельбищах

      в 10 баллов

      я пробовал выбить 100,

      спасибо, что ошибался,

      но трижды спасибо, что́

      в прозрачные мои лопатки

      вошла гениальность, как

      в резиновую перчатку

      красный мужской кулак.

      «Андрей