Я молод был.

      Хотел на пьедестал,

      хотел аплодисментов и букетов,

      когда я вышел

      и неловко стал

      на тальке, что остался от балеток.

      Мне было еще нечего сказать,

      а были только звон внутри

      и горло,

      но что-то сквозь меня такое перло,

      что невозможно сценою сковать.

      И голосом ломавшимся моим

      ломавшееся время закричало,

      и время было мной,

      и я был им,

      и что за важность,

      кто был кем сначала.

      И на эстрадной огненной черте

      вошла в меня невысказанность залов,

      как будто бы невысказанность зарев,

      которые таились в темноте.

      Эстрадный жанр перерастал в призыв,

      и оказалась чем-то