Забуду год, день, число.

      Запрусь одинокий с листом бумаги я,

      Творись, просветленных страданием слов

      нечеловечья магия!

      Сегодня, только вошел к вам,

      почувствовал —

      в доме неладно.

      Ты что то таила в шелковом платье,

      и ширился в воздухе запах ладана.

      Рада?

      Холодное

      «очень».

      Смятеньем разбита разума ограда.

      Я отчаянье громозжу, горящ

                                                         и лихорадочен.

      Послушай,

      все равно

      не спрячешь трупа.

      Страшное слово на голову лавь!

      Все равно

      твой каждый мускул

      как в рупор

      трубит:

      умерла, умерла, умерла!

      Нет,

      ответь.

      Не лги!

      (Как я такой уйду назад?)

      Ямами двух могил

      вырылись в лице твоем глаза.

      Могилы глубятся

      Нету дна там.

      Кажется,

      рухну с по`моста дней.

      Я душу над пропастью натянул канатом,

      жонглируя словами, закачался над ней.

      Знаю,

      любовь его износила уже.

      Скуку угадываю по стольким признакам.

      Вымолоди себя в моей душе.

      Празднику тела сердце вызнакомь.

      Знаю,

      каждый за женщину платит.

      Ничего,

      если пока

      тебя вместо шика парижских платьев

      одену в дым табака.

      Любовь мою,

      как апостол во время оно,

      по тысяче тысяч разнесу дорог.

      Тебе в веках уготована корона,

      а в короне слова мои —

      радугой судорог.

      Как слоны стопудовыми играми

      завершали победу Пиррову,

      я поступью гения мозг твой выгромил.

      Напрасно.

      Тебя не вырву.

      Радуйся,

      радуйся,

      ты доконала!

      Теперь

      такая тоска,

      что только б добежать до канала

      и голову сунуть воде в оскал.

      Губы дала.

      Как ты груба ими.

      Прикоснулся и остыл.

      Будто целую покаянными губами

      в холодных скалах высеченный

      монастырь.

      Захлопали

      двери.

      Вошел