…А кота звали попросту Понтий,

      но, конечно, совсем неспроста:

      я в то лето жила не у Понта,

      а за пазухой у Христа.

      Я не знала ни счастья, ни горя –

      знала только одни лишь труды,

      и хоть рядом и не было моря,

      было соли полно и воды.

      С неба падала манка и гречка,

      сам собою слагался сюжет,

      день за днём протекал, словно речка,

      у которой названия нет.

      Приезжали то Коля, то Саша,

      привозили то хлеб, то вина,

      и была моя жизнь, словно чаша:

      хоть упейся – всё будет полна.

      Что и делала я: упивалась,

      так что лыка связать не могла,

      а оно вдруг взяло и связалось –

      даже крепче морского узла…

      Как хорошо, что нету снега –

      на лыжах можно не ходить.

      О Господи, какая нега –

      проснуться в час и кофе пить!

      Как хорошо, что нет столовой,

      её компотов и борщей:

      настало время жизни новой –

      и мыслей новых, и вещей.

      Как хорошо, что даже в гости

      отныне не к кому пойти:

      грызёт собака чьи-то кости,

      и время – вечер без пяти.

      И хорошо, что нету счастья,

      и воли,

      и благих вестей,

      что жизнь рассыпалась на части

      и не собрать её частей.

      Как я люблю эту «званскую» жизнь,

      но не с пирами, скорей, а с трудами,

      с теми, что были ещё при Адаме:

      встань с петухами, с курями – ложись.

      Корму задай то скоту, то коту

      плюс накорми прилетевшую птицу,

      синюю, ту, что зовётся «синица»,

      то на помойку сходи за версту.

      Как я люблю этот дикий завал,

      все эти го́вна, горшки и корыта,

      эти свинцовые мерзости быта,

      как некорректно их Горький назвал.

      И, как неточно заметил Исус:

      званых, мол, много, а избранных мало:

      в Званку зовут ли кого ни попало?

      Их избирают за свет и за вкус.

      Званые в Званку поэтому те

      самые –

      праздные в мире счастливцы:

      не поленитесь – вглядитесь в их лица

      и убедитесь в моей правоте.

      Ты не веришь мне на́ слово,

      ты не веришь, а зря:

      я действительно счастлива

      на краю октября.

      Мёрзнут сосны столетние,

      и земля словно жесть,

      но ведь счастье есть летнее

      и осеннее есть –

      где последние яблоки

      прячут лица в траву

      и где листья, как ялики,

      уплывают в Москву.

      Всё торопится сморщиться,

      сгинуть, сникнуть, пропасть,

      только я – будто рощица,

      этой осени часть.

      Часть земли Переделкино,

      часть воды и небес.

      Хрен красивым ли девкам нам:

      выжил – умер – воскрес.