Какие прекрасные русские лица!

      Какие раскрытые ясные взоры!

      Грабитель. Угонщик. Насильник. Убийца.

      Растлитель. И воры, и воры, и воры.

      Как странно: вагонный попутчик,

      случайный и краткий знакомый —

      они понимают нас лучше,

      чем самые близкие дома.

      Я лежу, про судьбу размышляя опять

      и, конечно, – опять про тюрьму:

      хорошо, когда есть по кому тосковать;

      хорошо, когда нет по кому.

      В тюрьме о кладах разговоры

      текут с утра до темноты,

      и нежной лаской дышат воры,

      касаясь трепетной мечты.

      Тюрьма – не животворное строение,

      однако и не гибельная яма,

      и жизней наших ровное струение

      журчит об этом тихо, но упрямо.

      Сын мой, будь наивен и доверчив,

      смейся, плачь от жалости слезами;

      времени пылающие смерчи

      лучше видеть чистыми глазами.

      Смерть соседа. Странное эхо

      эта смерть во мне пробудила:

      хорошо умирать, уехав

      от всего, что близко и мило.

      Какие бы книги России сыны

      создали про собственный опыт!

      Но Бог, как известно, дарует штаны

      тому, кто родился без жопы.

      Тому, кто болен долгим детством,

      хотя и вырос, и неглуп,

      я полагал бы лучшим средством

      с полгода есть тюремный суп.

      Скудной пайкой тюремного корма

      жить еврею совсем не обидно;

      без меня здесь процентная норма

      не была бы полна, очевидно.

      Под каждым знаменем и флагом,

      единым стянуты узлом,

      есть зло, одевшееся благом,

      и благо, ряженое злом.

      Здесь очень подолгу малейшие раны

      гниют, не хотят затянуться, болят,

      как будто сам воздух тюрьмы и охраны

      содержит в себе разлагающий яд.

      Жизнь – серьезная, конечно,

      только все-таки игра,

      так что фарт возможен к вечеру,

      если не было с утра.

      Мне роман тут попался сопливый —

      как сирот разыскал их отец,

      и, заплакав, уснул я, счастливый,

      что всплакнуть удалось наконец.

      Беды меня зря ожесточали,

      злобы и в помине нет во мне,

      разве только облачко печали

      в мыслях о скисающем вине.

      Сея разумное, доброе, вечное,

      лучше уйти до пришествия осени,

      чтобы не видеть, какими увечными

      зерна твои вырастают колосьями.

      Под этим камнем я лежу.

      Вернее, то, что было мной,

      а я теперешний – сижу

      уже в совсем иной пивной.

      Вчера, ты было так давно!

      Часы стремглав гоняют стрелки.

      Бывает время пить вино,

      бывает