Служанка с тазом, несколько мальчишек,

      врач, повитуха: умбристая чаща

      человеческих деревьев

      ведёт изломами ветвей сезонную беседу —

      за мартом сразу следует ноябрь —

      ни о чём,

      сливаясь с задником.

      Младенец, разверзая ложесна,

      кричит.

      Он спорит с Ангелом о жизни,

      об однозначности её и плоской синеве,

      на заднем фоне кракелюрами пошедшей, —

      Ангел

      чуть улыбается, внимая терпеливо:

      как сморщен он, как спорит отреченно,

      как яростен в багровой правоте,

      ещё и жизни не познавший, только смерть.

      Симметрия окончившейся схватки

      лежащей роженицы туловище делит

      надвое:

      лоб выпуклый, в поту, под ним – два шара

      глаз,

      обтянутых синюшной кожей век,

      глядятся истомленно долу,

      как в зеркало, в две груди и живот,

      ещё округлый, но уже пустой.

      И – отсвет злата: се, пред новым веком

      светло, печально Некто отступает

      в смирение линейной перспективы.

      Ты, неуспех весны! Великолепье

      Несовершенства, чудо ранней смерти!

      В тебе – движенье.