Так много камней брошено в меня,

      Что ни один из них уже не страшен,

      И стройной башней стала западня,

      Высокою среди высоких башен.

      Строителей ее благодарю,

      Пусть их забота и печаль минует.

      Отсюда раньше вижу я зарю,

      Здесь солнца луч последний торжествует.

      И часто в окна комнаты моей

      Влетают ветры северных морей,

      И голубь ест из рук моих пшеницу...

      А не дописанную мной страницу,

      Божественно спокойна и легка,

      Допишет Музы смуглая рука.

      Подошла я к сосновому лесу.

      Жар велик, да и путь не короткий.

      Отодвинул дверную завесу,

      Вышел седенький, светлый и кроткий.

      Поглядел на меня прозорливец

      И промолвил: «Христова невеста!

      Не завидуй удаче счастливиц,

      Там тебе уготовано место.

      Позабудь о родительском доме,

      Уподобься небесному крину.

      Будешь, хворая, спать на соломе

      И блаженную примешь кончину».

      Верно, слышал святитель из кельи,

      Как я пела обратной дорогой

      О моем несказанном веселье,

      И дивяся, и радуясь много.

      Вижу, вижу лунный лук

      Сквозь листву густых ракит,

      Слышу, слышу ровный стук

      Неподкованных копыт.

      Что? И ты не хочешь спать,

      В год не мог меня забыть,

      Не привык свою кровать

      Ты пустою находить?

      Не с тобой ли говорю

      В остром крике хищных птиц,

      Не в твои ль глаза смотрю

      С белых, матовых страниц?

      Что же кружишь, словно вор,

      У затихшего жилья?

      Или помнишь уговор

      И живую ждешь меня?

      Засыпаю. В душный мрак

      Месяц бросил лезвие.

      Снова стук. То бьется так

      Сердце теплое мое.

      Бесшумно ходили по дому,

      Не ждали уже ничего.

      Меня привели к больному,

      И я не узнала его.

      Он сказал: «Теперь слава Богу,—

      И еще задумчивей стал.—

      Давно мне пора в дорогу,

      Я только тебя поджидал.

      Так меня ты в бреду тревожишь,

      Все слова твои берегу.

      Скажи: ты простить не можешь?»

      И я сказала: «Могу».

      Казалось, стены сияли

      От пола до потолка.

      На шелковом одеяле

      Сухая лежала рука.

      А закинутый профиль хищный

      Стал так страшно тяжел и груб,

      И было дыханья не слышно

      У искусанных темных губ.

      Но