В сердце Гайдара поёт гитара

      и местечковый смычок.

      От Херсона до Краснодара

      степь горит кумачом.

      Всадник бледный с лицом ребёнка

      и навыком палача.

      Вместо иконы звезда-картонка

      с прищуром Ильича.

      Эпоха спрессована в киноплёнку,

      но бубном гудит земля —

      всадник бледный с лицом ребёнка

      вновь оседлал коня.

      Здесь взгляд не успевает прорасти

       в одно на всех не сказанное слово

       и навсегда с корнями заплести

       пролёт моста над пропастью разлома.

       Вода в реке готова не к тебе,

       и старец ждёт другого к переправе.

      Что жаворонок утром перепел,

      то к полдню превращается в отраву.

      Уже трава слегка приподнялась,

       и самый воздух – чуткая природа,

      так этой скорости бесчеловечна связь,

      что душу сводит.

      Вся музыка – лишь чуткий человек

      в той тишине, мерцающей едва ли.

      Всплывает ночь краями звёздных рек,

      качая сны еловыми руками.

      Неизлечим, и потому легко

      идти в полях, оставленных надежде.

      Невзрачным драгоценным пустяком

      озвучивать словесную одежду.

      Насвистывая в трауре зимы

      одну из древних солнечных гармоний,

      что нас ворует к жизни у войны,

      пыльцою оседая на ладони.

      Пусть не все у Тебя святые,

      но какие есть, обессудь.

      И мальцы, и совсем седые

      за тобою в глухую студь.

      Золотые рогожи стелет

      всем безлапотным сорванцам

      отщепенец Сергей Есенин,

      что зеница Твоим глазам.

      Колокольным воротом норов

      на заре обмолотит звон.

      Над Россией открыт дозором

      удивительный горизонт.

      Корёжат русские поля

      снаряды в мясо.

      Лицом к лицу на них стоят

      Судьба и Раса.

      Своё чело венчает Смерть

      короной взрыва.

      Поднялся тот, кто будет петь,

      любой, на выбор.

      Стекло поймает острый блик,

      висок – осколок.

      Печальной скорби полон лик,

      ведь Бог – ребёнок.

      Но