Гляжу из окна я вдоль окон:

      здесь – голос мне слышится пылкий

      и вижу распущенный локон…

      Там вижу в окне я бутылки…

      В бутылках натыкана верба.

      Торчат ее голые прутья.

      На дворике сохнут лоскутья…

      И голос болгара иль серба

      гортанный протяжно рыдает…

      И слышится: «Шум на Марица…»

      Сбежались. А сверху девица

      с деньгою бумажку бросает.

      Утешены очень ребята

      прыжками цепной обезьянки.

      Из вечно плаксивой Травьяты

      мучительный скрежет шарманки.

      Посмотришь на даль – огороды

      мелькнут перед взором рядами,

      заводы, заводы, заводы!..

      Заводы блестят уж огнями.

      Собравшись пред старым забором,

      портные расселись в воротах.

      Забыв о тяжелых заботах,

      орут под гармонику хором.

      Время плетется лениво.

      Всё тебя нету да нет.

      Час простоял терпеливо.

      Или больна ты, мой свет?

      День-то весь спину мы гнули,

      а к девяти я был здесь…

      Иль про меня что шепнули?..

      Тоже не пил праздник весь…

      Трубы гремят на бульваре.

      Пыль золотая летит.

      Франтик в истрепанной паре,

      знать, на гулянье бежит.

      Там престарелый извозчик

      парня в участок везет.

      Здесь оборванец разносчик

      дули и квас продает.

      Как я устал, поджидая!..

      Злая, опять не пришла…

      Тучи бледнеют, сгорая.

      Стелется пыльная мгла.

      Вечер. Бреду одиноко.

      Тускло горят фонари.

      Там… над домами… далеко

      узкая лента зари.

      Сердце сжимается больно.

      Конка протяжно звенит.

      Там… вдалеке… колокольня

      образом темным торчит.

      Солнце жжет. Вдоль тротуара

      под эскортом пепиньерок

      вот идет за парой пара

      бледных, хмурых пансионерок.

      Цепью вытянулись длинной,

      идут медленно и чинно —

      в скромных, черненьких ботинках,

      в снежно-белых пелеринках…

      Шляпки круглые,