С ней уходил я в море,

      С ней покидал я берег,

      С нею я был далёко,

      С нею забыл я близких…

      О, красный парус

      В зелёной дали!

      Чёрный стеклярус

      На тёмной шали!

      Идёт от сумрачной обедни,

      Нет в сердце крови…

      Христос, уставший крест нести…

      Адриатической любови —

      Моей последней —

      Прости, прости!

      Холодный ветер от лагуны.

      Гондол безмолвные гроба.

      Я в эту ночь – больной и юный —

      Простёрт у львиного столба.

      На башне, с песнию чугунной,

      Гиганты бьют полночный час.

      Марк утопил в лагуне лунной

      Узорный свой иконостас.

      В тени дворцовой галереи,

      Чуть озарённая луной,

      Таясь, проходит Саломея

      С моей кровавой головой.

      Всё спит – дворцы, каналы, люди,

      Лишь призрака скользящий шаг,

      Лишь голова на чёрном блюде

      Глядит с тоской в окрестный мрак.

      Слабеет жизни гул упорный.

      Уходит вспять прилив забот.

      И некий ветр сквозь бархат чёрный

      О жизни будущей поёт.

      Очнусь ли я в другой отчизне,

      Не в этой сумрачной стране?

      И памятью об этой жизни

      Вздохну ль когда-нибудь во сне?

      Кто даст мне жизнь? Потомок дожа,

      Купец, рыбак иль иерей

      В грядущем мраке делит ложе

      С грядущей матерью моей?

      Быть может, венецейской девы,

      Канцоной нежной слух пленя,

      Отец грядущий сквозь напевы

      Уже предчувствует меня?

      И неужель в грядущем веке

      Младенцу мне – велит судьба

      Впервые дрогнувшие веки

      Открыть у львиного столба?

      Мать, что поют глухие струны?

      Уж ты мечтаешь, может быть,

      Меня от ветра, от лагуны

      Священной