Товарищ, ляжем вместе в стену,

      кусочки сахара – всё лучше кирпичей,

      мы столь же речью угловаты и красны,

      готовы растворяться в Иордане,

      нести сквозь время взвесью мутноватой

      туманную идею стройки и стены.

      Есть сборщик сладости, его призвать бы —

      несданной податью так слово тяготит,

      что трудно встать, отринув белую пустыню

      былого пения: подводный город —

      для всех желающих сберечь дыханье

      и сердце удержать от входа в эту речь.

      Из яблок сердцевину вырезая,

      всыпая пыль сладчайшую в плоды

      – разъятые, немые, полные смиренья —

      в пустоты, не успевшие стемнеть

      внедряя пыль, как голос истолчённый,

      распавшийся на блёсткие кристаллы —

      росяный человек зовёт пчелу.

      В плодовых трещинах нет сходства

      со стрćлками, что указуют миг

      счастливый, но едва определимый

      по отсветам сердечным, расширявшим вдаль

      и берег, и волну, взрыхляемую ветром.

      На плеске вёсельном взрастает город,

      политый пóтом световых гребцов —

      в какой момент успели стать лучами

      телá, наполненные жаждой победить:

      определить дано по циферблатам

      объёмным, дозревающим на ветках.

      «Мы время раскусили» – этой фразе

      язык покорен, чувствуя, как соль

      отсеивается от морского ветра,

      как соль, кристальной белизной въедаясь,

      усиливая ясность звёзд вечерних,

      готовит чувства к пресным дням,

      что тянутся, подобно рву, вокруг

      великих стен прочнейших, звуковых.

      О перерыве в магазине механизмов —

      обеденная речь, построенная на

      жевке: пропитываньем слюнным

      так занят был язык, что хлебный мякиш

      пробрался незамеченным под сердце,

      обосновался, всё теплом обставил.

      За окнами по времени побьёт

      крылами голубь: в клюве неподъёмна

      еда иль трудно продираться взлётом

      сквозь память улицы о прочих птицах,

      хлопками проторивших вертикаль —

      зачёркнутое облако не скажет,

      ржавея на табличке «Не курить».

      Что лучше, чем полёт, влекомый

      прозрачным воздухом – да много

      чего: сверкнёт прилавок лаком,

      а в порах древесины веществом особым

      – от плесени, от всякой гнили —

      молчит незримая пропитка.

      Так сколько крыльев нужно —

      прошедшее поднять?

      Душа скрипела веским сном пружин,

      словами буксовали шестерёнки:

      у