Кто стал телесным продолженьем ружей,

      рассыплет порох по тропинке —

      огню всё будет легче отыскать,

      ступая по крупинчатой струне,

      способной к музыке, но позабывшей

      смычковую натянутость дождя.

      Морозцем дульным проросла дубрава,

      зашелестела полковыми днями,

      с ветвей на сердце каплет небо,

      отыскивая правду хоть какой весны.

      Отпрянет от погоды тело —

      под руку просится жесткошёрстый ветер,

      размотаны клубки по небесам.

      Мерцают вывески, не подтверждая:

      минуты выданы на имя и под роспись

      печатной буквы разноцветной;

      осталось верить, разбирая фразы —

      за магазинами живёт мерцанье

      научных центров, жаждет указаний

      от чередующихся звуков, слов, поступков,

      от смены пауз в смысловых потоках.

      Всё та же стирка, отмывание царапин,

      оставшихся от всех касаний звёздных:

      царапины, вы тоньше волоса – и крепче,

      чем нити, сшившие стезю и волю,

      свободу и молчание, огни и флаги.

      Легко сквозь память продираться

      бесплотностью, но лошадь дышит тяжко.

      Дрожит земля от холода подковы.

      Союзник главный наш удержится в седле,

      хоть расцарапан бег животный

      сквозь вечер сказанных кустов колючих,

      хватающих ветвями именное время.

      У всех, глядящих небом или почвой,

      хватило мужества – плоды сорвать,

      но вывески горят всё ярче.

      Патрульной лошади макнётся в сумрак

      златая грива, и копытным ритм-надзором

      аллея обовьёт мерцание витрин;

      в лаборатории, невидной глазу,

      неутомимый некто расщепил продажу:

      энергии так много выделилось, что

      наполнилась мгновенно ёмкость

      словесная, грозя неявным взрывом,

      но взрыва не последует, не жди —

      течёт бесформенная масса.

      Коляска детская не дрогнет, исторгая

      не всхлипы, а ручную погремушку,

      звенит полёт всего секунду: хватит

      и времени, и слóва – приравнять тот звон

      к победе сердца, к чистоте, к идее возвращенья:

      а всё, с чем песню мы сравнили,

      слетается, вплетаясь в звук метафор,

      как ветви – в свежий ветер.

      Свет – вряд ли якорь, отчего же

      его кидают в море фонари,

      пуская корни в грунт и даже в небо

      гуденье ламп забросив, словно невод?

      Деревья-рыболовы, верно, снятся

      столбам, и так удобно сочетать в себе

      и лодку с ловлей, и ветвление небес.

      Прогулкой по причалу утомившись,

      вздремнула мать, и вмиг сквозь сон взошла

      к приливу, к становленью леской и наживкой:

      и вот уж не скамеечная рейка

      в лопатки давит, а мешок заплечный

      деревенеет,