Сходилась я и расходилась

      Со многими в земном пути;

      Не раз мечтами поделилась,

      Не раз я молвила: «Прости!»

      Но до прощанья рокового

      Уже стояла я одна;

      И хладное то было слово,

      Пустой отзыв пустого сна.

      И каждая лишала встреча

      Меня призрака моего,

      И не звала я издалеча

      Назад душою никого.

      И не по них мне грустно было,

      Мне грустно было по себе,

      Что сердца радостная сила

      Уступит жизненной судьбе;

      Что не нисходит с небосклона

      Богиня к жителям земным;

      Что все мы, с жаром Иксиона,

      Обнимем облако и дым.

      Мне было тягостно и грустно,

      Что лжет улыбка и слеза,

      И то, что слышим мы изустно,

      И то, чему глядим в глаза.

      И я встречаю, с ним не споря,

      Спокойно ныне бытие;

      И горестней младого горя

      Мне равнодушие мое.

      День тихих грез, день серый и печальный;

      На небе туч ненастливая мгла,

      И в воздухе звон переливно-дальный,

      Московский звон во все колокола.

      И, вызванный мечтою самовластной,

      Припомнился нежданно в этот час

      Мне час другой, – тогда был вечер ясный,

      И на коне я по полям неслась.

      Быстрей! быстрей! и у стремнины края

      Остановив послушного коня,

      Взглянула я в простор долин: пылая,

      Касалось их уже светило дня.

      И город там палатный и соборный,

      Раскинувшись широко в ширине,

      Блистал внизу, как бы нерукотворный,

      И что-то вдруг проснулося во мне.

      Москва! Москва! что в звуке этом?

      Какой отзыв сердечный в нем?

      Зачем так сроден он с поэтом?

      Так властен он над мужиком?

      Зачем сдается, что пред нами

      В тебе вся Русь нас ждет любя?

      Зачем блестящими глазами,

      Москва, смотрю я на тебя?

      Твои дворцы стоят унылы,

      Твой блеск угас, твой глас утих,

      И нет в тебе ни светской силы,

      Ни громких дел, ни благ земных.

      Какие ж тайные