К ней дамы подвигались ближе;

      Старушки улыбались ей;

      Мужчины кланялися ниже,

      Ловили взор ее очей;

      Девицы проходили тише

      Пред ней по зале; и всех выше

      И нос и плечи подымал

      Вошедший с нею генерал.

      Никто б не мог ее прекрасной

      Назвать; но с головы до ног

      Никто бы в ней найти не мог

      Того, что модой самовластной

      В высоком лондонском кругу

      Зовется vulgar[32]. (Не могу…

      Люблю я очень это слово,

      Но не могу перевести;

      Оно у нас покамест ново,

      И вряд ли быть ему в чести.

      Оно б годилось в эпиграмме…)

      Но обращаюсь к нашей даме.

      Беспечной прелестью мила,

      Она сидела у стола

      С блестящей Ниной Воронскою,

      Сей Клеопатрою Невы;

      И верно б согласились вы,

      Что Нина мраморной красою

      Затмить соседку не могла,

      Хоть ослепительна была.

      «Ужели, – думает Евгений, —

      Ужель она? Но точно… Нет…

      Как! из глуши степных селений…»

      И неотвязчивый лорнет

      Он обращает поминутно

      На ту, чей вид напомнил смутно

      Ему забытые черты.

      «Скажи мне, князь, не знаешь ты,

      Кто там в малиновом берете

      С послом испанским говорит?»

      Князь на Онегина глядит.

      – Ага! давно ж ты не был в свете.

      Постой, тебя представлю я. —

      «Да кто ж она?» – Жена моя.

      «Так ты женат! не знал я ране!

      Давно ли?» – Около двух лет. —

      «На ком?» – На Лариной. – «Татьяне!»

      Ты ей знаком? – «Я им сосед». —

      О, так пойдем же. – Князь подходит

      К своей жене и ей подводит

      Родню и друга своего.

      Княгиня смотрит на него…

      И что ей душу ни смутило,

      Как сильно ни была она

      Удивлена, поражена,

      Но ей ничто не изменило:

      В ней сохранился тот же тон,

      Был так же тих ее поклон.

      Ей-ей! не то чтоб содрогнулась

      Иль стала вдруг бледна, красна…

      У ней и бровь не шевельнулась;

      Не сжала даже губ она.

      Хоть он глядел нельзя прилежней,

      Но и следов Татьяны прежней

      Не мог Онегин обрести.

      С ней речь хотел он завести

      И… и не мог. Она спросила,

      Давно ль он здесь, откуда он

      И не из их ли уж сторон?

      Потом к супругу обратила

      Усталый взгляд, скользнула вон…

      И недвижим остался он.

      Ужель та самая Татьяна,

      Которой он наедине,

      В начале нашего романа,

      В глухой, далекой стороне,

      В благом пылу нравоученья

      Читал когда-то наставленья,

      Та, от которой он хранит

      Письмо,