Подходит некто в сером, но по моде,

      И говорит поэту: «Плач земли?..»

      – «Нет, я вам дал три “Песни о восходе”».

      И некто отвечает: «Не пошли!»

      Поэт поник. Поэт исполнен горя:

      Он думал из «Восходов» сшить штаны!

      «Вот здесь еще “Ночная песня моря”,

      А здесь – “Дыханье северной весны”».

      – «Не надо, – отвечает некто в сером: —

      У нас лежит сто весен и морей».

      Душа поэта затянулась флером,

      И розы превратились в сельдерей.

      «Вам что?» И беллетрист скороговоркой:

      «Я год назад прислал “Ее любовь”».

      Ответили, пошаривши в конторке:

      «Затеряна. Перепишите вновь».

      – «А вот, не надо ль? – беллетрист

      запнулся.—

      Здесь… семь листов – “Последний детский

      сон”».

      Но некто в сером круто обернулся —

      В соседней комнате залаял телефон.

      Чрез полчаса, придя от телефона,

      Он, разумеется, беднягу не узнал

      И, проходя, лишь буркнул раздраженно:

      «Не принято! Ведь я уже сказал!..»

      На улице сморкался дождь слюнявый.

      Смеркалось… Ветер. Тусклый, дальний гул.

      Поэт с «Ночною песней» взял направо,

      А беллетрист налево повернул.

      Счастливый случай скуп и черств,

      как Плюшкин.

      Два жемчуга опять на мостовой…

      Ах, может быть, поэт был новый Пушкин,

      А беллетрист был новый Лев Толстой?!

      Бей, ветер, их в лицо, дуй за сорочку —

      Надуй им жабу, тиф и дифтерит!

      Пускай не продают души в рассрочку,

      Пускай душа их без штанов парит…