Их всю ночь ловили. С места заклятого

      Мы ушли под утро, торопясь уплыть,

      Чтоб не рвать, что в сердце дорогого.

      Чтоб не думать. Чтобы позабыть.

      Подымалось солнце над лугами.

      Красное, в торжественной игре,

      Жигули оно зажгло, как пламя,

      Озарило мёртвые машины на горе,

      Раздробилось радугой росяной через лес,

      Багряницей разостлало водной глади скатерть, –

      И вот тут-то вывернулся нам наперерез

      Арестантский катер!

      Он скользнул, едва нам нос не срезав,

      И послал короткий частобой,

      Он прошёл, как будто гром железа

      Кандалов рассыпал за собой.

      Бугорками волн взбелели волоконца,

      Закипела, забурлила полоса реки –

      Эти лица! лица, обернувшиеся к солнцу!

      И с бортов – конвойные штыки.

      Вот они, кто там кирками машут! –

      Только нескольких и рассмотрели мы.

      Кто они?.. За что их?.. Не расскажут…

      Тихие, стояли у кормы.

      Что-то было в лицах их заросших,

      В складках, не черствеющих у глаз,

      От чего пахнуло всем хорошим,

      С детских лет несбывшимся повеяло на нас.

      Оба без отцов, ведь мы и шли бродяжить

      По краям родной неведомой земли,

      Чтоб мужскую взвесить эту тяжесть,

      От которой матери, солгав, уберегли.

      Нас заметили. Переглянулись.

      Может, вспомнили своих мальчишек-сыновей.

      Чуть заметно

      Вслед нам

      Улыбнулись,

      И у каждого по-своему взметнулось у бровей.

      И – промчало катер. И Андрей в сомненьи

      Протянул: «А что, сейчас бы к Самому

      Молодой, второй явись бы Ленин, –

      Он бы – не попал в тюрьму?..»{17}

      До опушки – один переклик без малого.

      В сени яблонь при тлеющем самоваре

      Вечерами чаюют московские баре:

      Слева в садике спорят о Ваське Качалове,

      На террасе направо читают сценарий.

      За кустами белеют мужские фигуры,

      Праздных женщин движения –