Журнал «Логос» №1/2025. Коллектив авторов
Читать онлайн книгу.
скелета из пушкинской повести; но, возможно, есть основания полагать, что за этим поверхностным сходством обнаруживается глубинное сродство, позволяющее трактовать «Гробовщика» и «Мертвые души» (с акцентом на «Повести о капитане Копейкине») как связанные процессом разработки некой общей для двух авторов проблематики.
Темой, соединяющей оба произведения, служит не просто вопрос о соотношении мира живых и мира мертвых, но то, каким образом этот вопрос ставится в плане экономики – но уже не столько как экономии в сакральном, религиозном смысле этого слова, где под ней понимается душеспасительный промысел, в основе которого лежит историческое событие боговоплощения (oikonomia раннехристианских богословов), сколько как экономики в сугубо мирском, современном смысле слова – то есть экономики капиталистической. Конечно, как покажет Маркс, религиозное ядро экономики не пропадает, и задача критики состоит в том, чтобы обнаружить скрытого в ней «бога» – то есть занявший его место капитал, миссия которого состоит в «спасении» стоимости, этой «души» любого товара. Но разве не к товарной форме человеческих отношений – а, говоря точнее, к ее способности пересекать границу, отделяющую живых от мертвых, – всеми силами пытаются привлечь наше внимание Пушкин и Гоголь?
В случае Пушкина парадигматическим товаром оказывается гроб – к нему в полной мере могут быть применены знаменитые слова автора «Капитала» о том, что, как гроб (у Маркса – стол), он
… остается деревом – обыденной, чувственно воспринимаемой вещью[, но] …как только он делается товаром, он превращается в чувственно-сверхчувственную вещь[, становясь] …перед лицом всех других товаров на голову, и эта его деревянная башка порождает причуды, в которых гораздо больше удивительного, чем если бы он пустился по собственному почину танцевать[74].
Разумеется, речь идет о «мистическом» характере любого товара, просто потому, что это товар; Маркс использует пример стола, чтобы показать, как в способе существования всякого товара обнаруживается нечто от столоверчения, – и точно так же, вслед за Пушкиным, мы можем видеть, что во всяком товаре есть нечто от гроба в том смысле, что последний является метонимией человеческого субъекта в его пограничном состоянии, пребывании в зоне между жизнью и смертью.
Способность гроба как товара (и товара как гроба) многократно и в обоих направлениях пересекать границу жизни и смерти подчеркивается в тексте «Гробовщика» замечательными остротами. Это, например, информация на вывеске над воротами жилища главного героя: «Здесь продаются и обиваются гробы простые и крашеные, также отдаются напрокат и починяются старые»[75]; а также – знаменательные фразы, которыми обмениваются между собой гробовщик Адриан Прохоров, только что переехавший в новый дом, и сапожник Готлиб Шульц, зашедший познакомиться с новым соседом и по случаю пригласить его на свою серебряную свадьбу:
«…мой товар не то, что ваш: живой без сапог