Слова умолкли в отдаленье,

      Вослед за звуком умер звук.

      Она вскочив глядит вокруг…

      Невыразимое смятенье

      В ее груди; печаль, испуг,

      Восторга пыл – ничто в сравненье.

      Все чувства в ней кипели вдруг;

      Душа рвала свои оковы,

      Огонь по жилам пробегал,

      И этот голос чудно-новый,

      Ей мнилось, всё еще звучал.

      И перед утром сон желанный

      Глаза усталые смежил;

      Но мысль ее он возмутил

      Мечтой пророческой и странной.

      Пришлец туманный и немой,

      Красой блистая неземной,

      К ее склонился изголовью;

      И взор его с такой любовью,

      Так грустно на нее смотрел,

      Как будто он об ней жалел.

      То не был ангел небожитель,

      Ее божественный хранитель:

      Венец из радужных лучей

      Не украшал его кудрей.

      То не был ада дух ужасный,

      Порочный мученик – о нет!

      Он был похож на вечер ясный:

      Ни день, ни ночь, – ни мрак, ни свет!

      «Отец, отец, оставь угрозы,

      Свою Тамару не брани;

      Я плачу: видишь эти слезы,

      Уже не первые они.

      Напрасно женихи толпою

      Спешат сюда из дальних мест…

      Немало в Грузии невест;

      А мне не быть ничьей женою!..

      О, не брани, отец, меня.

      Ты сам заметил: день от дня

      Я вяну, жертва злой отравы!

      Меня терзает дух лукавый

      Неотразимою мечтой;

      Я гибну, сжалься надо мной!

      Отдай в священную обитель

      Дочь безрассудную свою;

      Там защитит меня Спаситель,

      Пред ним тоску мою пролью.

      На свете нет уж мне веселья…

      Святыни миром осеня,

      Пусть примет сумрачная келья,

      Как гроб, заранее меня…»

      И в монастырь уединенный

      Ее родные отвезли,

      И власяницею смиренной

      Грудь молодую облекли.

      Но и в монашеской одежде,

      Как под узорною парчой,

      Всё беззаконною мечтой

      В ней сердце билося как прежде.

      Пред алтарем, при блеске свеч,

      В