На север видны были горы.

      При блеске утренней Авроры,

      Когда синеющий дымок

      Курится в глубине долины,

      И, обращаясь на восток,

      Зовут к молитве муэцины,

      И звучный колокола глас

      Дрожит, обитель пробуждая;

      В торжественный и мирный час,

      Когда грузинка молодая

      С кувшином длинным за водой

      С горы спускается крутой,

      Вершины цепи снеговой

      Светлолиловою стеной

      На чистом небе рисовались,

      И в час заката одевались

      Они румяной пеленой;

      И между них, прорезав тучи,

      Стоял, всех выше головой,

      Казбек, Кавказа царь могучий,

      В чалме и ризе парчевой.

      Но, полно думою преступной,

      Тамары сердце недоступно

      Восторгам чистым. Перед ней

      Весь мир одет угрюмой тенью;

      И всё ей в нем предлог мученью —

      И утра луч и мрак ночей.

      Бывало только ночи сонной

      Прохлада землю обоймет,

      Перед божественной иконой

      Она в безумьи упадет

      И плачет; и в ночном молчанье

      Ее тяжелое рыданье

      Тревожит путника вниманье;

      И мыслит он: «То горный дух

      Прикованный в пещере стонет!»

      И чуткий напрягая слух,

      Коня измученного гонит…

      Тоской и трепетом полна,

      Тамара часто у окна

      Сидит в раздумьи одиноком

      И смотрит в даль прилежным оком,

      И целый день вздыхая, ждет…

      Ей кто-то шепчет: он придет!

      Недаром сны ее ласкали,

      Недаром он являлся ей,

      С глазами, полными печали,

      И чудной нежностью речей.

      Уж много дней она томится,

      Сама не зная почему;

      Святым захочет ли молиться —

      А сердце молится ему;

      Утомлена борьбой всегдашней,

      Склонится ли на ложе сна:

      Подушка жжет, ей душно, страшно,

      И вся, вскочив, дрожит она;

      Пылают грудь ее и плечи,

      Нет сил дышать, туман в очах,

      Объятья жадно ищут встречи,

      Лобзанья тают на устах…

      . . . . . . . . . .

      . . . . . . . . . .

      Вечерней мглы покров воздушный

      Уж холмы Грузии одел.

      Привычке сладостной послушный,

      В обитель Демон прилетел.

      Но долго, долго он не смел

      Святыню мирного приюта

      Нарушить. И была минута,

      Когда казался он готов

      Оставить умысел жестокой.

      Задумчив у стены высокой

      Он бродит: от его шагов

      Без ветра лист в тени трепещет.

      Он поднял взор: ее окно

      Озарено лампадой блещет;

      Кого-то ждет она давно!

      И вот средь общего молчанья

      Чингура[6] стройное бряцанье

      И звуки песни раздались;

      И