И он слегка

      Коснулся жаркими устами

      Ее трепещущим губам;

      Соблазна полными речами

      Он отвечал ее мольбам.

      Могучий взор смотрел ей в очи!

      Он жег ее. Во мраке ночи

      Над нею прямо он сверкал,

      Неотразимый, как кинжал.

      Увы! злой дух торжествовал!

      Смертельный яд его лобзанья

      Мгновенно в грудь ее проник.

      Мучительный, ужасный крик

      Ночное возмутил молчанье.

      В нем было всё: любовь, страданье,

      Упрек с последнею мольбой

      И безнадежное прощанье —

      Прощанье с жизнью молодой.

      В то время сторож полуночный,

      Один вокруг стены крутой

      Свершая тихо путь урочный,

      Бродил с чугунною доской,

      И возле кельи девы юной

      Он шаг свой мерный укротил

      И руку над доской чугунной,

      Смутясь душой, остановил.

      И сквозь окрестное молчанье,

      Ему казалось, слышал он

      Двух уст согласное лобзанье,

      Минутный крик и слабый стон.

      И нечестивое сомненье

      Проникло в сердце старика…

      Но пронеслось еще мгновенье,

      И стихло всё; издалека

      Лишь дуновенье ветерка

      Роптанье листьев приносило,

      Да с темным берегом уныло

      Шепталась горная река.

      Канон угодника святого

      Спешит он в страхе прочитать,

      Чтоб наважденье духа злого

      От грешной мысли отогнать;

      Крестит дрожащими перстами

      Мечтой взволнованную грудь

      И молча скорыми шагами

      Обычный продолжает путь.

      . . . . . . . . . .

      Как пери спящая мила,

      Она в гробу своем лежала,

      Белей и чище покрывала

      Был томный цвет ее чела.

      Навек опущены ресницы…

      Но кто б, о небо! не сказал,

      Что взор под ними лишь дремал

      И, чудный, только ожидал

      Иль поцелуя иль денницы?

      Но бесполезно луч дневной

      Скользил по ним струей златой,

      Напрасно их в немой печали

      Уста родные целовали…

      Нет! смерти вечную печать

      Ничто не в силах уж сорвать!

      Ни разу не был в дни веселья

      Так разноцветен и богат

      Тамары праздничный наряд.

      Цветы родимого ущелья

      (Так древний требует обряд)

      Над нею льют свой аромат

      И сжаты мертвою рукою

      Как бы прощаются с землею!

      И