Я год провел в старинном и суровом,

      Безвестном Городе. От мира оградясь,

      Он не хотел дышать ничем живым и новым.

      Почти порвав с шумящим миром связь.

      Он жил былым, своим воспоминаньем,

      Перебирая в грезах быль и сны,

      И весь казался обветшалым зданьем,

      Каким-то сказочным преданьем

      О днях далекой старины.

      Казалось мне: он замкнут безнадежно.

      Давила с севера отвесная скала,

      Купая груди в облачном просторе,

      С востока грань песков, пустыня, стерегла.

      А с двух сторон распростиралось море,

      Безлюдно, беспощадно, безнадежно.

      На пристани не раз, глаза с тоской прилежной

      В узоры волн колеблемых вперив,

      Следил я, как вставал торжественный прилив,

      Как облака неслись – вперед и мимо, мимо…

      Но не было вдали ни паруса, ни дыма —

      Никто не плыл к забытым берегам…

      Лишь абрис острова порой мелькал мне там,

      Где явственно заря, когда без солнца светит,

      Границу кругозора метит,

      Но гасло все в лучах, мне памятно едва,

      Все в благостный простор вбирала синева,

      И снова мир был замкнут безнадежно.

      Весь Город был овеян тайной лет.

      Он был угрюм и дряхл, но горд и строен.

      На узких улицах дрожал ослабший свет,

      И каждый резкий звук казался там утроен.

      В проходах темных, полных тишины,

      Неслышно прятались пристанища торговли;

      Углами острыми нарушив ход стены,

      Кончали дом краснеющие кровли;

      Виднелись с улицы в готическую дверь

      Огромные и сумрачные сени,

      Где вечно нежились сырые тени…

      И затворялся вход, ворча, как зверь.

      Из серых камней выведены строго,

      Являли церкви мощь свободных сил.

      В них дух столетий смело воплотил

      И веру в гений свой, и веру в бога.

      Передавался труд к потомкам от отца,

      Но каждый камень, взвешен и размерен,

      Ложился в свой черед по замыслу творца.

      И линий общий строй был строг и верен,

      И каждый малый свод продуман до конца.

      В стремленьи ввысь, величественно смелом,

      Вершилось здание свободным острием,

      И было конченным, и было целым,

      Спокойно замкнутым в себе самом.

      В музеях запертых, в торжественном покое,

      Хранились бережно останки старины:

      Одежды, утвари, оружие былое,

      Трофеи победительной войны —

      То кормы лодок дерзких мореходов,

      То кубки с обликом суровых лиц,

      Знамена покорявшихся народов

      Да клювы неизвестных птиц.

      И все в себе былую жизнь таило,

      Иных столетий пламенную дрожь.

      Как в ветер верило истлевшее ветрило!

      Как жаждал мощных рук еще сверкавший нож!..

      А все кругом пустынно-глухо было.

      Я