От этой пошлости, обдуманной, привычной,

      Как жаждал, хоть на час, я вольно отдохнуть!

      Но где в глаза живым я мог, живой, взглянуть?

      Там, где игорный дом, и там, где дом публичный!

      Как пристани во мгле, вы высились, дома,

      И люди знали вновь, отдавшись вашей власти,

      Все беспристрастие и купли и найма,

      Паденья равенство и откровенность страсти!

      Кто дни и месяцы (актеры и рабы!)

      Твердили «строгий долг» и «скорбь об идеале»,

      Преобразясь в огне желаний и борьбы,

      То знали ненависть, то чувственно стонали,

      То гнулись под рукой Слепой Судьбы!

      Когда по городу тени

      Протянуты цепью железной,

      Ряды безмолвных строений

      Оживают, как призрак над бездной.

      Загораются странные светы,

      Раскрываются двери, как зевы,

      И в окнах дрожат силуэты

      Под музыку и напевы.

      Раскрыты дневные гробницы,

      Выходит за трупом труп.

      Загораются румянцем лица,

      Кровавится бледность губ.

      Пышны и ярки одежды,

      В волосах алмазный венец.

      А вглядись в утомленные вежды,

      Ты узнаешь, что пред тобой мертвец.

      Но страсть, подчиненная плате,

      Хороша в огнях хрусталей;

      В притворном ее аромате

      Дыханье желанней полей.

      И идут, идут в опьяненьи

      Отрешиться от жизни на час,

      Изведать освобожденье

      Под блеском обманных глаз, —

      Чтоб в мире, на свой непохожем,

      От свободы на миг изнемочь.

      Тот мир ничем не тревожим,

      Пока полновластна ночь.

      Но в тумане улицы длинной

      Забелеет тусклый рассвет.

      И вдруг все мертво и пустынно,

      Ни светов, ни красок нет.

      Безобразных, грязных строений

      Тают при дне вереницы,

      И женщин белые тени,

      Как трупы, ложатся в гробницы.