Очарование древней трагедии, как и всей старой литературы, в том, что герои говорят прямо – говорят как люди, обладающие здравым смыслом, но не сознающие этого, ещё до того, как рефлексия стала основным занятием ума. Мы восхищаемся античностью не потому, что она стара, а потому что она естественна. Греки почти не предавались рефлексии, зато они были совершенны в своих чувствах и здоровье, будучи лучшими «физическими организмами» мира. Взрослые у них действовали с простотой и грацией детей. Они создавали такие вазы, трагедии и статуи, какие и должны возникать при здоровых ощущениях и хорошем вкусе. Подобные вещи и ныне рождаются повсюду, где встречается чистое телесное здоровье; но по превосходству своей организации древние греки сделали нечто особенное, объединив энергию зрелости с милой непринуждённостью детства. Их быт притягивает нас тем, что в нём узнаётся человек как таковой, мы видим в них то, чем были все мы, будучи детьми; и всегда найдутся люди, несущие эти черты и сегодня. Тот, кто от природы обладает детской непосредственностью и сильным характером, – по сути, грек и оживляет в нас любовь к Элладской музе. Я восхищаюсь гимном к природе в трагедии «Филоктет». Читая эти прекрасные воззвания к сну, к звёздам, к скалам, горам и волнам, я чувствую, как время отступает, словно утекающий прилив. Я ощущаю вечность человека, узнаю родство наших мыслей. Оказывается, греки были окружены теми же явлениями, что и я: солнце и луна, огонь и вода касались их душ ровно так же. И тогда много расхваленная разница между греческой и английской культурой, между классическим и романтическим стилем выглядит надуманной и педантичной. Когда мысль Платона загорается во мне, когда та же истина, что воспламенила душу Пиндара, воспламеняет мою, – времени не существует. Я понимаю, что мы с ними встретились на одном уровне восприятия, и наши души слились в один