Жизнь отплывает за спину, всё светлей впереди

      и просторнее. Смерть, видать, возьмет налегке.

      Дождь и кошка в окне, спрыгнула в комнату,

      и уже на груди, лапой меня обняла за шею.

      Пришлая. Пришвин ее зову. Дерево в парике,

      поправляет его. Столько сказано и не понято

      ничего. Это странно – такая близость. Шельма

      метит углы ее. Всё разрозненно, но на миг,

      как на снимке на память, выстроилось: улыбки

      несколько принужденные. Или гости съезжались

      на так называемую. Да, mon ami трехцветный?

      Зыбко, но нет ничего устойчивей. Божья шалость.

      Как один, семеро их – вниз головой, в плаценте,

      чуть надорванной. За окошком. И все же странно.

      Так и сиди, пиши – с этой лапой на шее, анной.

      Этот рассказ будет в рифму и несколько дурковат

      в целях самодисциплины, ну и чтобы не унесло

      чёрт знает куда. Типа связываем рукава

      за спиной – смирительные, как добро и зло.

      В общем, звали ее мадам Гхош.

      Познакомились мы, как в колодец летящее ведерко.

      Это когда оказался я до середины вхож

      в Индию, земную жизнь пройдя до дырки

      лучезарной. Где ангелы, как в лужах воробьи,

      купались… Нет, не так все было. По порядку.

      Она ребенком в лес пошла. И стала егерицей,

      окончив в Дехрадуне ДепЛесХоз и отпустив бородку

      животных знаний, эпистемку, короче. Не водица

      которая, слегка смешалась в ней с звериной

      и смутилась. Но не надолго. Да, отличницей была

      и женщиной. Что редкость – для егериц в веригах

      домостроя. Смугла. И крепко сбита? Нет, смола,

      скорее, в ней преобладала. Свой род от кшатриев вела.

      Смола, сказал? Ну нет, ботва. Вообще, едва

      поймем мы что в индийской женщине. В мундире

      она была – картофель. Одинокий. Ее распределили

      в пропащий заповедник, в никуда, и на другом

      конце Бхарата. Ни леса там, ни зверя, ни людей.

      Война племен, нет языка, гортанное арго

      и пули. И помощник, из тех которые везде-нигде,

      по имени Творец Вселенной – Брахма, местный,

      с лицом текучим и улыбчиво древесным.

      Да, Брахма нас селил в лесничестве, она потом

      приехала. Я был с собой, вернее, с той,

      которая могла бы, и порой могла. Наш милый дом

      несуществующий звенел меж нами солнечной серьгой

      цыганской. Хозяйство Гхош – полсотни золотых

      лангуров, обезьян из Красной книги,

      они сидят на ветках, как авгуры, и следы

      ведут по небу к ним. В коротких шубках, темнолики,

      они сидят, листву перебирая пеплом пальцев,

      стволы деревьев забинтованы под ними,

      их доит племя здешнее, деревья то есть. В танце

      ритуальном подносят кринки. А те сидят, как в нимбах

      меховых,