Это было в эпоху взросленья,

      ну а прошлое – лучше не тронь,

      пробиваюсь к прозренью сквозь лень я,

      как сквозь марлю москит на огонь.

      Я хотел бы забыть – не забуду

      эту драку, а всё – «слабый пол»:

      сбил его апперкотом на груду

      (хорошо, что песка) – и пошёл.

      Сотрясение мозга – не драма,

      поваляйся, как срубленный сном.

      И моя миловидная дама

      хохотала в кафе над вином…

      В общем, стал он тогда инвалидом,

      ах, не видеть его бы в упор,

      но при встречах хиреющим видом

      достаёт он меня до сих пор…

      Это было в другую эпоху —

      был там каждый и молод, и хват;

      получилось, ей-богу, неплохо,

      он, конечно же, сам виноват.

      Что ж теперь и казнюсь, и жалею,

      даже пробовал чем-то помочь;

      вот, хромая, он входит в аллею,

      я спешу из аллеи той прочь.

      Наша пассия, хоть и не скоро,

      вышла замуж, как сотни богинь,

      и я вижу: причина раздора

      смехотворной была, как ни кинь…

      Штормит, штормит, на набережной пусто.

      Ларёк у пляжа – без окна – разбит.

      На грядках туч забытою капустой

      больное солнце ветер теребит.

      Апрель какой-то не южнобережный:

      то дождь, то шторм, то скука – хоть убей! —

      бульдог бровастый, как собачий Брежнев,

      от суки оттесняет кобелей.

      Он фаворит, он дышит хрипло, слюни

      роняет эта морда на газон;

      такой пейзаж не встретите в июне,

      да и апрелю нетипичен он.

      В горах темно, ущелья мрачны, дики,

      смотреть на них и то – тоска и жуть;

      когда в Аид спускался к Эвридике,

      таким, наверно, был Орфея путь.

      Надеюсь, к Пасхе всё пройдёт, но что-то

      не клеится, везде сплошной урон;

      крик чаек, их голодная икота,

      нервирует нахохленных ворон.

      Те каркают в своих промозглых кронах,

      тревожат мной забытую мигрень,

      и женские глаза, как на иконах,

      печальны и светлы который день.

      А всё равно я не представлю даже

      на краткий миг, чему свидетель стих,

      что могут эти горы, эти пляжи

      жить без меня, а я могу без них.

      Как поплавок, ныряет сейнер в море,

      то взмоет вверх, то скроется из глаз,

      я не люблю трагических историй,

      поэтому он в порт войдёт сейчас.

      А в сквере мокром шум прибоя гулок,

      то стихнет, то накатится волной,

      когда сверну я к дому в переулок,

      он долго будет слышен