31 ОКТЯБРЯ

      Прочитала пьесу «Иллюзии». Там детектив о любви. Триллер. Две семейные пары старичков разбираются промеж собой на смертном одре: кто кого чего. И сквозной вопрос: что было любовью? То, это, то и другое оба или вовсе ничего? Четыре варианта. Они себя буквально терзают. Нечем больше озаботиться, можно подумать, перед смертью. Может, и нечем, кстати – не знаю.

      Сколько-то лет назад я пришла опять к ВВ с повинной. Ах, что же мне делать, Жужик такой хороший, но где тогда счастье? В смысле – хороший? – спрашивает ВВ. Ну, Жужик, говорю, это если не счастливая жизнь, то счастливая смерть. Отложенное счастье, долгосрочная инвестиция. Я буду старенькая, и ни один прохожий, глядя на меня-бабушку, меня-осевую – не прочтет: мама умрет, все взрослые любимые люди умрут, а Жужик останется. Единственный носитель знания, носитель зрения, которое позволит ему разглядеть даже через бабушку – вот она я. Просвечиваю. Ну и стакан воды. Тот самый, поэтизированный, пресловутый. Поднесение стакана, гарантия.

      Так не будет, сказала ВВ. При прочих равных – так не будет ни за что. Жизнь ведь справедлива в том смысле, что каждому полагается весь спектр переживаний. И если сейчас и все предыдущее свое половозрелое время Жужик живет с женщиной, которая не любит его страстно, то он однажды возьмет опыт страсти, обращенной на него. Придет кто-нибудь, она – и пригласит. И он пойдет, потому что это его обязанность живого человека. Нельзя манкировать мобилизацию. Можно, разве если только у тебя такая специальная идея: хочу прожить не целую разную жизнь, а упороться в кусочек. Да что Жужик! Ты сама – ты хочешь пойти куда-то еще в остальной мир, или у тебя идея о добровольной изоляции, за верность которой полагается награда в виде предсмертного стакана?

      Идея – важно. Идея – алиби. Аргумент. Если с идеей идешь по судьбе, то отвечаешь по итогам не перед судьбой, а перед идеей. Я не проебал, я раньше придумал систему – и в моей системе это был не проеб, а напротив.

      Очень жалко, что у меня нет идеи. Это от скромности: я не считаю, что в состоянии сочинить идею лучше судьбы.

      Вижу ВВ часто: тем чаще вижу в голове и в сердце, чем реже на самом деле. На самом деле ВВ теперь в Петербурге. Живет в питерском доме с решетчатым лифтом, с потолками, полами, с величественной сыростью, с достоевщиной, декадентщиной, со всей этой хуйней, которая меня не прибивает к земле масштабом, а, наоборот, тяготит – претензией. На вечность. Вечность – в других лежит широтах. Не плачьте в мансардах о бренном, о многозначительной благородной разрухе, плачьте в елках от радости,