Маски. Андрей Белый
Читать онлайн книгу.
бродят, и бродят!
Пупричных, привстав и плечо на костыль положивши, ответствовал:
– От мозголома… А энтот, – и он показал на мужчину с заколотым розовым галстухом, в фетровой шляпе и в сером пальто с отворотами, – тутовый он?
– Пертопаткин, – родными посажен за то, что войну отрицает!
– Резонно, – Пупричных насытился зрелищем; и – под воротами отколтыхал костылем.
– Фатализм – очень вредное верованье, развращаюшее наши нравы, как и шовинизм, наступательный патриотизм, – приставал Пертопаткин, Кондратий Петрович, к Пэпэш-Довлиашу.
Пэпэш-Довлиаш, Николай Николаич, профессор, толстяк, психиатр, вид имел добродушного лося; подрагивая и как будто паркет растирая ногою, с приплясочкой, вытянув челюсть и губы напучив, как для поцелуя, – спросил Пертопаткина:
– Как самочувствие?
– Прямо божественное!
Николай Николаич рукой с карандашиком, глазками и котелком – к Препопанцу:
– Клистир ему ставили?… Ставьте!.. – и прочь отбежал, чтобы оцепенеть: глаз – бараний, пустой.
Аведик Дереникович знал: диагноз устанавливает; интуиция действует с молниеносною силой; почтенное имя, профессор:
– Плох, плох, – гулэ ву?[14]
Поговорку, которой кончались прогнозы, – плэт'иль[15], «гулэ ву» – говорил ассистенту, больному, себе самому, задрожавши игриво ногою и спрятавши руку в карман; «гулэ в у» – означало: составлен научный прогноз; и теперь место есть для стечения мыслей игривых о ближнем, который и есть – «гулэ ву», потому что нормальная мысль пациента и так, вообще, человека, – блудлива и ветрена. Сам Николай Николаич глумился над ближним, «Тонкинуаз»[16] распевая и ровно в двенадцать часов по ночам с Львом Михайловичем воскресая в Кружке, где в железку он резался с князем Сумбатовым-Южиным.
Вставив клистир в Пертопаткина, целился он: на кого бы напасть.
– Вышел за карасями: удить, – говорил Пятифыфрев, – червя им покажет; разинув рты, – цап: и сидят с пузырем на башке они.
– Каждый – в позиции: – мыслил Пупричных, – тот – козырем ходит, а этот сидит с пузырем!
Николай Николаич – нацелясь на бледного юношу, из-за куста к нему – ястребом:
– Вы, Болеслав Пантукан, – кто же, собственно?
– Я – конехвост!
Николай Николаич – трусцою, трусцой: в каре-красные листья.
Огромное поле для всяких разглядов; к примеру: Хампауэр старик, в сединах и в халате: крещеный еврей, состоятельный, но – паралитик, влачащийся на костылях, с фронтовой полосы по доносу захваченный, чуть не повешенный, – явно рехнулся; с усилием перевезли его дети в Москву; ходит здесь; проповедует – свое пришествие.
– Нам хорошо с вами, батюшка: мир-то – во зле!
Так он, овощь откусывая, приговаривал; стибривая несъедобные овощи, их называл «мандрагорами».
– Бросьте: опять с мандрагором, – его урезонивали.
С сожалением редьку гнилую бросал.
Серафима