Странный, тягостный мир постели,

      Полусонных химер Ковчег.

      Затуманенные акварели

      Под прикрытьем припухших век

      В глубочайшую топь простуды

      Устремили свои огни,

      Зашифрованных чувств причуды

      Ощутив, как расстрел зарниц.

      Убежать, но куда? В осознанье

      Мятой простыни, пестрых стен,

      С ожиданьем картины ранней

      В череде погребальных сцен?

      Нет, забвением нечто иное

      Ослабляло глазниц накал,

      Исцеляющей пеленою

      Прикрывало немой оскал

      Злого духа болезни детской,

      Отвлекая и уводя

      То к размытости бессловесной,

      То – в чеканную дробь дождя.

      О болезни уходит память,

      Но, к смутный позыв взлететь,

      Остается перед глазами

      Погруженье в земную твердь.

      То ли мой длиннорукий пращур.

      Огнеборец глухих пещер,

      Подсознания темный ящик

      Продырявил, оставив щель

      В убаюкавшую безопасность

      Подземелья, в тепло и сушь,

      Где лишь искр хороводы гасит

      Черной пастью огромный уж.

      Или к радости землеройки,

      Ловко юркнувшей в узкую щель,

      Я молитву шепчу: «Укройте,

      Недра в теплом своем плаще.

      Без движенья? О нет, вначале

      Беспросветная сеть дождя.

      Безнадежностью мутной залит.

      Серым призраком день блуждал,

      Даже мысль надоевшей влагой

      Пропитал, словно ваты ком,

      Поздней осени дав присягу

      Вечной хляби блюсти закон.

      С неуютом сырой канавы.

      Где лишь плесени царство – цель,

      Без надежды на святость права

      Пляску света ловить в прицел

      Глаз, смеженных в роем камина,

      Рук, вкушающих ласку дня,

      После танца грибного ливня.

      Холодящую дрожь уняв

      И тогда возникала сила:

      Вместе с зовом в тепло глубин

      Заполняло густым белилом

      Ощущенье: «Любим! Любим!»

      Верь! Праматери примет лоно.

      Завернись же в литую сушь

      Плодородья планеты сонной,

      Если в тягость осенний душ.

      И, как полная жизнью сфера,

      Без удушья и мрака мук

      Я легко погружался в недра

      Под таинственный светозвук.

      Не убудет земная нежность —

      Пожеланье усопшим пух —

      Не разверзнутой бездны скрежет —

      В тихом шелесте пены путь.

      Словно только теперь я дома,

      Словно сброшен тягчайший груз,

      Словно твердь подо мной невесома

      И ничто не стесняет грудь.

      Пред бесчисленностью лабиринтов

      Страха не было – дом есть дом,

      В череде дорожденных ликов

      Я был странным чутьем ведом,

      словно мамы забытый голос

      Из младенческого забытья

      Вдруг бесформенный вспомнил космос,

      Нежа в зыбких