Как саркофаг над Чернобылем

      мрачным вырос надгробием,

      так надо мной мои фобии.

      Кто же мне даст ответ?

      Скачут вопросы вечные,

      словно друзья беспечные,

      клятвы звучат подвенечные…

      Мягкий струится свет…

      Спорю с незримой силою,

      плачу и сублимирую,

      кто же найдёт мою милую.

      Внятная слышится речь:

      – Слушай, мужлан неистовый,

      коли ты ищешь истину,

      коль погрузился в мистику,

      должен ты пренебречь

      жизни мишурной благостью,

      сладкой манящей радостью.

      В Лоне Великой Слабости

      верен останься Ей.

      Это твоё избрание,

      мягкое звёзд сияние,

      рек полноводных слияние

      в мутном потоке дней.

      Это Её решение,

      тусклое звёзд свечение,

      над здравым смыслом глумление.

      Чем же ты Ей так мил?

      Знать, на тебе отметина,

      тает в зубах сигаретина,

      стынет на вилке котлетина.

      В жилах избыток чернил.

      Будут ли в жизни женщины,

      будут разрывы, трещины.

      Всё, что тебе завещано, —

      только Она сбережёт.

      Что Вы глядите, архаровцы,

      как я шагаю к старости,

      я не нуждаюсь в жалости.

      Выставьте гамбургский счёт.

      В жарких Её объятиях

      мне не страшны проклятия

      пишущей нашей братии.

      Сказано ведь: «Иди!»

      Вот я иду и каркаю,

      кровью порою харкаю,

      где б взять бумагу немаркую.

      Нет мне назад пути.

      Постиг ты тайны лицедейства,

      и вот заслуженный финал:

      в восторге рукоплещет зал.

      Достигнув в действе совершенства,

      гордись, ты про-

      фесси-

      онал.

      И вновь на сцене, в сердце ярость,