Дождь обрыдал тротуары,

      лужами сжатый жулик,

      мокрый, лижет улиц забитый булыжником

      труп,

      а на седых ресницах —

      да! —

      на ресницах морозных сосулек

      слезы из глаз —

      да! —

      из опущенных глаз водосточных труб.

      Всех пешеходов морда дождя обсосала,

      а в экипажах лощился за жирным атлетом атлет:

      лопались люди,

      проевшись насквозь,

      и сочилось сквозь трещины сало,

      мутной рекой с экипажей стекала

      вместе с иссосанной булкой

      жевотина старых котлет.

      Мария!

      Как в зажиревшее ухо втиснуть им тихое слово?

      Птица

      побирается песней,

      поет,

      голодна и звонка,

      а я человек, Мария,

      простой,

      выхарканный чахоточной ночью в грязную руку

      Пресни.

      Мария, хочешь такого?

      Пусти, Мария!

      Судорогой пальцев зажму я железное горло звонка!

      Мария!

      Звереют улиц выгоны.

      На шее ссадиной пальцы давки.