Как Алену вывели из воды, в доме стало только мрачней,

      чем было. У Алены бело, как мел, лицо, у Алены сердце

      давно застыло – что ей муж, глядящий во все глаза, что

      ей брат, сумевший спасти сестрицу? Ей туда б, обратно, где

      мать-река протекает, миру живых границей сберегая тех,

      кто уснул на дне. Вот где дом Аленин, где братья-сестры.

      Как Алену вывели из воды, так взгляд стал Аленин и злым

      и острым, голос же медовым: зовет с собой проводить на

      реку, достать ей лилий, и река смеется, плеща волной, и

      зовет уснуть в своем мягком иле.

      Как Алену вывели из воды, ни житья, ни счастья – все

      поисчезло. Не дозваться брату сестры родной, не спасти

      любимую, бесполезно: с кем однажды мир тебя повенчал,

      с тем тебе вовеки пребыть и присно. У Алены только одна

      печаль: как себя спасти от постылой жизни, как унять тоску

      свою по воде, как сбежать, где взять бы тяжелый камень,

      чтобы не поднять никому из тех, кто ее вернул живым

      против правил, кто отнял покой ее, тишину, кто забрал из

      дома уже родного.

      Забирай, Иван, у своей сестры воздуха загрудного

      цепь-оковы, что сплели вкруг сердца ее, как сеть, нежеланье

      жить, как в клети горлице. Не держи Алену среди живых,

      отпусти на реку

      домой.

      Топиться.

      Крапива не жжется, не колется, не горит

      По тонким рукам вдоль тела, как ветви ив,

      Висящим безвольно. Ткала, да не доткала —

      Отнялись уставшие пальцы, заранее все решив.

      Завыла спустя года молчания: зря, все зря!

      Глаза потускнели вмиг, закушен до крови рот.

      Пыталась, пыталась, но рубашки не довязать —

      Коль не был ты в ней рожден, она тебя не спасет.

      Высокий держит забор, такой бы лучше костер:

      Шагнуть в него – что ей жизнь теперь, коли не спасла?

      Одиннадцать комьев холодной сырой земли.

      Одиннадцать птиц, взмывающих в небеса.

      Не боялся меча, не боялся копья в грудину. Даже

      братского прежде клинка не по-братски в спину.

      Не боялся вставать на рассвете, не зная, вернется ль

      к ночи, не боялся за жизнь – у других ведь куда короче,

      чем дозволили жить ему боги с извечного льда глазами.

      Он в них верил и каждой истории из сказаний.

      Я его повстречал не на поле кровавой сечи, был

      спокоен и благостен светлый, прозрачный вечер. Я как

      враг с ним на узкой тропе никогда бы не разминулся,

      я как друг нашел слов для него и души коснулся, и с тех

      пор по дорогам далеким страны моих диких фьордов

      мы шагали вдвоем.

      Боги горстью