Ты – олива восьмая, растущая в том саду,

      Где гробница Ее, пустующая столетья.

      Я пришел к тебе помолиться, прижавшись лбом,

      Но ушел, как Фома, что, явившись, увы, не встретил

      Ту, к которой пришел – только гроб, только белый гроб,

      Равнодушно-холодный под взглядом, таким же ставшим.

      Ты роняешь на землю выцветшие листы,

      Я себя опускаю рядом душой уставшей,

      Чтобы вместе с тобой обернуться опять землей,

      Чтобы цепью ладоней сомкнулся небесный купол

      Гефсимании вечной, не прячущей тела той,

      Что в ответ на молитвы протягивает нам руку,

      Но слезы не утрет – очистительна сила слез.

      Сколько плакалось ей, прежде чем даровались силы…

      Я молчу, глядя в небо, и небо глядит в меня,

      И касаются лба, словно пальцы, листы оливы.

      Расставания боль больше нежности, плача злее,

      Так пуст Рай оказался, когда исхитрился змей

      Увести Еву в ад, и пусть дали сюжет иначе,

      По пустынному Раю разносится скорбный плач.

      И тебя разрывает криком, сшивает заново,

      Было имя ее наградой, а стало раною —

      Так кровит и болит немыслимо эта женщина,

      И ладонь твоя ей, как линией, вся исчерчена.

      Ты зовешь – ее? Господа? – сходит на стон проклятие,

      Когда кожа твоя горит по ее объятиям,

      Только нежность с ее шагами навеки сгинула.

      А все ребра твои, Адам, целые до единого.

      Я выкладывалась дорогами, длинной тропкой по твой порог,

      Я собакой к рукам ластилась и покорно была у ног,

      Я