Дорасту до Рождества Христова,

      Вознесусь над милым и постылым.

      Всё берет начало из простого,

      Лишь потом всё зарастает илом.

      Что же, Причащение – надежда?

      Очищенье и спасенье духа?

      Ах, души истлевшая одежда —

      Брать без спроса и войти без стука…

      Ближе к празднику другое настроенье,

      Сон унынья слеп и неприемлем.

      Празднует народонаселенье!

      Вновь горит звезда над Вифлеемом.

      Стройных елей хор церковный воспевает небосвод.

      Золотистый луч сквозь чащу

      проникает в снежный грот.

      И в холодном бриллианте, что на кончике луча,

      Освещая своды грота, загорается свеча.

      Луч упал на шапку ели, тихо вздрогнул зимний дом.

      Веером алмазной пыли разорвался снежный ком.

      Ярких бликов переливы вдоль стволов седых берез,

      Синева небес в оправе россыпи хрустальных слез.

      Льется музыка в застывшей, первозданной тишине,

      Где-то громче, где-то тише. Вдруг на избранной волне

      Стал полет снежинок слышен. Безупречный унисон.

      Сон? Нет, явь. Но явь, как сон.

      Ликованья миг проходит, и заката паруса

      Золотой каймой багрянца проплывают в небесах.

      Сумрак мягким покрывалом

      Наплывает вал за валом.

      Ветер в снежной колыбели

      Убаюкивает ели.

      Луч прощальный замирает на разнеженной сосне.

      Звуки тише, звезды выше. Лес рождественский во сне.

      Январь. Мороз. В сугробах пригород.

      Часы – торжественно к полуночи.

      Пора. Из дома тихо выйду я.

      Скрипят заснеженные улочки…

      А в бездне неба – света борозды,

      Витиеватые созвездия.

      И зябко мне сейчас, и боязно,

      Как будто жду с небес Возмездия.

      Часы священные назначены:

      Один раз в год это случается.

      Все водоемы в миг означенный

      В Купель Вселенскую сливаются.

      А Иордань бурлит, почувствовав

      В теченье силу троекратную!

      И вновь за образом Иисусовым

      Идет людское