Между крестиков и ноликов,

      там, где церковь и погост:

      дети режут белых кроликов

      и не верят в холокост.

      Сверху – вид обворожительный,

      пахнет липовой ольхой,

      это – резус положительный,

      а когда-то был – плохой.

      Жизнь катается на роликах

      вдоль кладбищенских оград,

      загустел от черных кроликов

      бывший город Ленинград.

      Спят поребрики, порожики,

      вышел месяц без костей:

      покупай, товарищ, ножики —

      тренируй своих детей.

      Капли крови отыграли там и тут,

      будто это – медиаторы текут,

      это – дождь краеугольный моросит

      и чеканка ожидания висит.

      Севастополь: ветер, вітер в голове,

      вновь прорезались шипы на булаве,

      если вырастешь и станешь моряком —

      ты не трогай эту мову языком:

      потому, что украинская земля —

      полюбила и убила москаля.

      Спиннинг, заброшенный, спит:

      леска сползает с катушки,

      и полнолунье сопит —

      в черствую дырку от сушки.

      Если уснули не все:

      люди, зверье и натура,

      выйдет гулять по шоссе

      наша минетчица Шура.

      Лучше не ведать о том,

      что она сделает с вами:

      русским своим языком,

      русскими, напрочь, губами.

      Сон, как больная спина

      у старика-рыболова,

      так засыпает война

      и пробуждается снова.

      Каждым крючком на блесне,

      каждым затворником чую:

      нас – разбирают во сне

      и собирают вслепую.

      Окраина империи моей,

      приходит время выбирать царей,

      и каждый новый царь – не лучше и не хуже.

      Подешевеет воск, подорожает драп,

      оттает в телевизоре сатрап,

      такой, как ты – внутри,

      такой, как я – снаружи.

      Когда он говорит: на свете счастье есть,

      он начинает это счастье – есть,

      а дальше – многоточие хлопушек…

      Ты за окном салют не выключай,

      и память, словно краснодарский