Из порожнего переливая в пустое,

      меняя шило на мыло,

      душу на медный грош,

      вдруг в облака заорёшь:

      «Господи, что это было —

      звонкое, золотое,

      дó смерти зажитое?».

      Из его трубки вьются белые облака,

      «Не кричи, – говорит, – сынок,

      не дёргайся, не мельтеши,

      глянь в колодец своей души,

      где дрожит последний звонок,

      послушай – он расскажет тебе всё.

      Ну, пока».

      2016

      – О чём мы, Господи, о чём?

      Куда идём, не зная брода,

      и в ступе болтовни толчём

      досужих размышлений воду?

      – Я показал бы тебе брод,

      довёл бы за руку до рая,

      но я лишь Бог – не кукловод,

      я не даю – благословляю.

      – Зачем же, Господи, тогда

      Тебя молю? В Твоей ведь власти,

      чтоб ми́нула меня беда

      и стороной прошли напасти.

      – Приму молитву – не мольбу,

      оступишься – пошлю прощенье.

      Благословляю на судьбу —

      в тебе самом твоё спасенье.

      – Но, Господи, я мал и слаб,

      растерян, мне мой путь неведом.

      Я тварь Твоя, Твой верный раб,

      Я тень Твоя – шагаю следом.

      – Но ты несёшь в себе Меня

      и не бросаешь эту ношу.

      Не загаси в душе огня.

      Иди. И я тебя не брошу.

      – Сидел в совете нечестивых?

      – Да, сидел.

      – Вставал на грешный путь?

      – Бывало, Боже.

      – Делил стакан с подонком?

      – Это тоже.

      Какой теперь назначишь мне удел?

      Сижу под деревом, что при потоках вод,

      но сам – не дерево. Плоды мои убоги.

      В четыре стороны лежат мои дороги,

      но ни одна из них к Тебе не приведёт.

      Дыхание Твоё пожухшие листы

      прошедших дней разносит по кладби́щам,

      в костры бросает и под ноги нищим,

      и лыка волчьего топорщатся кусты.

      Я знаю, Господи, Ты всё рассудишь сам.

      Удел земной – гордыни злая прелесть,

      проклятие греха, заносчивая ересь,

      потуги твари вторить небесам.

      Но Твоего я искорка огня,

      и голос Твой моих касался песен.

      Не будь собой, я был бы пуст и пресен,

      и Ты бы отвернулся от меня.

      Зачем мятутся помыслы тщеты?

      Зачем сверженье рядится в свершенье?

      Зачем гремит победно пораженье,

      вступая на сожжённые мосты?

      Какой-нибудь плюгавый кесарёк

      пытается Творца одеть в ливрею,

      сумняшеся ничтоже ахинею

      несёт. Но будет краток его срок.

      Он так и не поймёт, под чьей стопой

      величие его осядет прахом,

      и обливаясь липким смертным страхом,

      уставит в небеса свой взгляд слепой.

      Шагай идущий и пловец греби —

      Бог не поможет, коль душа без Бога.

      И столько, сколько суждена дорога,

      служи со страхом, с трепетом люби.

      На ладони Твоей умещается мир.

      В нём друзья не друзья и враги не враги.

      В нём целительный яд и отравленный пир.

      В нём пути Твои скрыты трухою лузги.

      Ты сжимаешь ладони меня оберечь,

      дышишь в них, чтобы душу теплом одарить,

      чтоб с дороги не сбилась несчастная речь,

      чтобы слово Твоё не могла позабыть.

      А в Тебе, говорят, ни спасения нет,

      ни желания слушать отчаянья стон,

      но я вижу сквозь пот

      негасимый Твой свет,

      и не слепну от света, и знаю, что он

      ждёт меня у последней, у смертной черты,

      раздувает