Не утихает дождь и в шуме ровном

      сквозь скучной равномерности гипноз,

      в бормочущем шаманстве суесловном,

      как гвоздь в мешке, вопрос, ещё вопрос.

      С усердием дурного эпигона

      потоки вод бурлят по мостовым.

      Вступают в город реки Вавилона,

      на перекатах хрипом горловым,

      в чужой земле неволя песни Бога,

      в потеху насмехающимся петь,

      тоскуя по домашнему порогу

      и очагу, где душу греет медь.

      Куда? Зачем? От рабства окаянства

      куда глядят глаза сквозь линзы слёз?

      Туда, где в тёплой сени постоянства

      хор детских голосов разноголос.

      Сомкнуть ладони, не рассыпать манны,

      напечь мацы и накормить детей.

      Не петь, не петь пока врагу закланны,

      но тихо помолиться без затей.

      А дождь идёт…

      Богу по-разному молимся.

      Но преклоняю колени я

      перед псалмами твоими,

      где в рудниках искупления бьётся твоё исступление,

      славя Единого имя.

      Птицы гордыни взвиваются атомными колесницами,

      рвут небесное ложе.

      Тысячелетия канули,

      скользнув над твоими страницами.

      Оглянешься, а всё то же.

      Та же на сцене трагедия. Сменились лишь декорации.

      Кесари ходят по девкам,

      молятся по мобильникам и Его призывают по рации.

      Пашня сдаётся обсевкам.

      Место и время не сходятся. Разные имя и отчество.

      Но побратала дорога

      от твоего одиночества до моего одиночества

      под одиночеством Бога.

      2008—2017

      Оседает пыль, проступает кровь,

      чтобы помнили что почём.

      Чёт и нечет, ненависть и любовь,

      и по черепу жизнь ключом.

      И на рану соль просыпает боль,

      и слова осыпаются с языка,

      и сидит старуха, зовут Ассоль,

      и под девочку косит для старика.

      Из кармашка божьего уголком

      парус белый, а ветра нет,

      и старуха ссорится со стариком

      третью тысячу долгих лет.

      Хороши дрова из разбитых корыт

      и слова хороши во рту,

      а слетают с губ – и душа саднит,

      мордой тычется в пустоту,

      как растерянный щен, а мамка мертва,

      из гробов прорастают грибы,

      трын-трава, повилика, полынь-трава,

      на авось, на арапа, на если бы.

      Спросит небо Каина: «Где твой брат?».

      «Что я сторож брату?» – в ответ.

      На конюшне