Скользит по небу облачная вата

      журавликом на сломанном крыле.

      Я стану прахом – тем, чем был когда-то,

      и лягу в прах, прильнув щекой к земле.

      Живу травою в поле и травою

      вновь прорасту. А больше – ничего.

      И ветер пронесётся надо мною

      и не узнает места моего.

      Бог милостив не тем, что от могилы

      избавит навсегда, а тем, что путь

      собой наметит и поддержит силы

      в могилу раньше срока не свернуть,

      Неспешен в гневе и негодованье —

      не бесконечно милость велика —

      Он точно знает меру наказанья

      как ни страшна вина и ни горька.

      Он милостив не к тем, кто не был грешен

      и кнут лизал в руках у пастуха,

      а к тем, чей страх на чистоте замешан

      и на прозреньи своего греха.

      Могущество Его не в утоленьи

      нелепой блажи сказки во плоти,

      а в мудром и спокойном позволеньи

      Его в себе сквозь время пронести

      и в прах вернуться, как пришёл из праха,

      и душу отпустить, как Он – твои грехи.

      И стынет на ветру моя рубаха.

      И шелесты её слагаются в стихи.

      Что эта жизнь, Господи? Господи, расскажи.

      Что в ней Твои дороги, что прелестей миражи?

      Что в ней мой хлеб насущный, что запрещённый плод?

      Возлюбленным Иовом ждать ли мне от Твоих щедрот,

      пока вожделенное миро не попадает в рот

      и по усам стекает, калеча Твои чертежи?

      Корчиться под ударами кнута, батога, камчи

      и возносить молитвы к зияющим небесам?

      А впрочем, хочешь, кричи, не хочешь, молчи,

      ибо никто не внемлет твоим смешным словесам.

      И тут уже ни врачи, ни золотые ключи,

      ни золотые рыбки, ни «Отворись сезам»

      Боже, хвалы моей не премолчи,

      а всё остальное, Боже, можно я сделаю сам?