Что сказал Бенедикто. Часть 3-4. Татьяна Витальевна Соловьева
Читать онлайн книгу.
тянущий холод – был июль, холод неестественный.
Если бы Аланд вернулся, в глаза бы посмотрел, и стало бы легче. Жизнь в теле есть, но с этой жизнью никакой связи. Что его ждёт? Он станет призраком? Маленькие видят призраков. Он будет бродить у того окна, в которое выглядывает его сын. Потом сын повзрослеет и тоже перестанет его замечать, и тогда он рассыплется, призрак его сделается ни к чему. Ей он ничем докучать не будет. Наверное, ночи не спит, выхаживает своего битого Венцеля, а тот лежит героем и удивляется глупости Вебера.
Никогда не войду к ним, пусть делают, что хотят.
Почему так, Аланд? Я должен был смолчать? А ты сам бы смолчал – если бы какой-то пижон так склонился к твоей жене? Ты сам бы не стерпел и не посмотрел, что этот заморыш не выучился драться. Раз он возомнил себя мужчиной, по-мужски пусть и отвечает.
Силы кончаются, Вебер поднялся, пошел туда, где хлеб, вода. Хотел перенести всё к постели, уронил сначала графин – вода по полу, графин вдребезги, и чашку выронил, а чашке хоть бы что – не разбилась. Не с пола же собирать, главное заснуть, тогда силы уйдут во сне. Двадцать семь лет за жизнь цеплялся, и все вдруг выпустил из рук. Идет обратно, лег лицом к стене, куда ни повернись – всюду стена.
«Сыну потом скажут, что я был странный, и потому меня не стало. У Тебя, Господи, есть другие, лишенные странности, понятные хотя бы самим себе, хорошие люди. Они ведут правильные разговоры, поступают разумно, объяснимо, понятно. Но они не расскажут сыну, что счастье у них тоже обыкновенное, как их разговоры, и маленькое, как их чувства. Они никогда не испытывают таких потерь потому что, чтобы потерять огромное счастье, его надо иметь. Мой сын будет обворован и в счастье, и в несчастье. Может быть, самыми таинственными в его жизни будут встречи с призраком, серой тенью в предрассветном сумраке, и это хоть как-то нарушит проклятую обыденность его жизни, ее нормальность, ее бег по кругу. Норма их жизни в непроходимой бессмыслице и отсутствии всего большого и настоящего – того, что не прерывается смертью».
Сил нет, ясно, что он и сотой части пути не пройдет, тело опадет, а он двинется дальше, продолжит свой путь и все-таки к сыну придет. Его любовь никуда не делась, меньше не стала, он все равно понимает, что он по-настоящему счастлив. То, что он потерял, живет в нем, его нет, но то, что в нем было, осталось. Тело может распасться, а любовь – никогда.
Вебер открыл встроенный в стену шкаф – там только шинель, она тяжелая, еле натянул на себя, тогда уж придется натягивать и сапоги, давно уже не «скороходы», а кажется, что они тяжелее, чем были в разгар его «скороходных» тренировок.
Надо направить себя вверх, будто берешь себя за волосы, как барон Мюнхгаузен, над собою повиснуть – тогда сделаешь шаг и все отмеренные тебе шаги. Заперта ли дверь? Нажал до упора ручку вниз – открыто. Сразу пахнуло настоящим холодом, запах – мороза. Вышел на улицу, зачерпнул снег. Тот же плац, те же корпуса, все, как было.
В кузнице Гейнца высоко стучал молоточек о наковальню, затих.
Сумерки. То ли светает, то